Девочка по имени Зверёк

Горвинд мгновенно обернулся к Зверьку:

– Ты сама помнишь об этом?

– Конечно.

Опять удовлетворенный кивок головы и молчание.

– Ну, что ж, – Горвинд подвел итог, – хороший крепкий ребенок…

«И это все?!» – пискнуло в душе Зверька.

– …и (глядя на нее, стоящую на одном месте столбом) ее можно учить.

Но больше не было сказано ничего! Можно учить. Но будет ли он сам этим заниматься – ни слова!

Утром он взял коня и отправился к морю. Хорошо еще, что шел пеший, ведя коня под уздцы, иначе Зверек давно потеряла бы его из вида. Она была уверена, что он не обращает на нее внимания, а порой ей казалось, что и вовсе не видит ее. На берегу он не остановился, на что она надеялась, так как сильно устала, а медленно двинулся вдоль моря в сторону заходящего за скалы фьорда солнца. Один раз Горвинд оглянулся, и теперь она твердо знала, что он видел ее, так как спрятаться на берегу было негде.

Наконец он остановился, отпустил коня, собрал веток и занялся разведением костра. Зверек, сильно продрогшая под дувшим с моря ветром, не решаясь подойти к костру, приблизилась все же возможно ближе, чтобы оставаться, по крайней мере, в круге света. Присев на корточки и обхватив колени, она пыталась согреться и изо всех сил в душе уговаривала Горвинда дать хоть какой-нибудь знак, вправе ли она остаться. Как будто услышав ее отчаянные мысли, он встал, прихватив коврик-накидку, и она стремительно вскочила, готовая в любую секунду ретироваться.

Но коврик упал к ее ногам. Это могло значить только одно. И это – единственное, чего она ждала: «Согрейся и останься». Можно! Можно остаться! А Горвинд спокойно вернулся на свое место и, по-прежнему не говоря ни слова, погрузился в свои мысли.

Заговорить с Горвиндом она не смела. Да что там – боялась даже пошевелиться! Завернувшись в накидку и постепенно согреваясь, Зверек благодарно и благоговейно обдумывала: провести эту ночь так же, как Учитель, – в молчаливых размышлениях. Сон подкрался незаметно и, растворив в себе ее сопротивляющееся сознание, перенес в утро…

…Костер почти прогорел. Учитель сидел в той же позе и внимательно смотрел на нее поверх тлеющих веток. Закусив губу, она долго не решалась вновь поднять на него глаза (такой позор – не справиться с собственным же решением!), но когда все же со стыдом взглянула, то с удивлением обнаружила, что Горвинд вовсе не сердится и глаза его смеются.

Она решилась обратиться к нему:

– Учитель… – но, оробев (можно ли теперь так обращаться?), замерла на полуслове.

Но Горвинд ободряюще кивнул, и она продолжила:

– Учитель, когда ты начнешь учить меня?

– Я учу тебя со вчерашнего утра, Зверек.

* * *

Если бы Зверька в ту пору спросили: «В чем твое счастье, в чем наибольшая радость, главное удовольствие?» – она, не задумываясь, ответила бы: «Счастье – учиться, радость – узнавать новое, удовольствие – постигать мир вокруг себя!» Казалось, весь мир был настроен только на то, чтобы каждый миг своего существования распахивать перед ее восхищенным сознанием все новые и новые тайны. Ее Вселенная стояла твердо, упроченная вновь обретенной семьей и гармонизированная присутствием Учителя. Каждый день она проводила с ним в лесу или у реки, нередко – у моря.

Ночевали чаще всего в доме Ольвина, и вечерами все они с восторгом слушали рассказы Горвинда, повидавшего на своем веку немыслимо далекие страны и необыкновенно интересных людей. Рангула была заворожена его историями, пожалуй, больше всех. Слушая, она напрочь забывала о своих хлопотах по хозяйству, о ворчании в адрес Ольвина, о своем недовольстве Зверьком и замирала, открыв рот, порой в самых нелепых позах. Один раз, когда Горвинд рассказывал о стране далеко на Востоке, откуда он принес ей в подарок ту самую нежно струящуюся голубую ткань, она так заслушалась, что поставила миску с зерном на макушку Ольвина. Все ужасно хохотали, и она не меньше других. Надо отдать ей должное: Рангула никогда ни на кого не держала зла. А нередко, под впечатлением какого-нибудь особенно удивительного факта, она не могла сдержать своих горячих чувств, и тогда Горвинду, чтобы продолжить повествование, приходилось терпеливо дожидаться, пока она не выговорится по поводу услышанного.

Ольвин подкладывал поленья в очаг, Горвинд неспешно рассказывал, Рангула задавала свои бесконечные нетерпеливые вопросы, а Зверек слушала и слушала, и иногда так и засыпала, положив голову на колени Учителя.

* * *

Учитель рассказывал Зверьку обо всем, что она видела вокруг себя – от звезд на небе до травы под ногами. Часто он просто следовал за ее вопросами, иногда давал ей порассуждать вслух и попробовать догадаться самой, задавая наводящие вопросы, но в основном она слушала его, запоминала, повторяя вслух вслед за ним новые слова и усваивая новые понятия. Она никогда не знала наперед, будет ли сегодняшний урок связан со вчерашним, когда и надолго ли он прервется, а в какой момент Учитель захочет проверить, насколько хорошо она усвоила то, что он рассказал. Бывало, выслушав новое, ей казалось, что она все поняла очень хорошо, но при проверке оказывалось, что ясности нет. Она мямлила: