Девочка с Патриарших

Нина тогда остро ощутила счастье! Оно окатило ее с ног до головы, и Нина даже не совсем поняла, что это за прекрасное ощущение. Словно ее окунули куда-то с головой, но это была не вода, нет, а плотный воздух, густо пахнущий морем и солнцем, папой и мамой на том далеком пляже, куда они давным-давно все вместе уехали на лето. Это счастье было абсолютно осязаемо и, казалось, даже немного подтекало. Нинка тогда даже огляделась, чтобы понять, поменялось ли что-то вокруг. Но нет — все было сухо, перед ней стоял улыбающийся папка, а в руке она держала маленький смешной белесый корешок с ручками и ножками. Только без головы.

В тот же день Нина заложила корешок в хорошо вымытую бутылку из-под кефира и залила молоком, взбитым с медом. Бутылку поставила себе под кровать, ей показалось, что человечки должны рождаться в темноте. Ночью она почти не спала, ей казалось, что гомункулус, как только превратится из корня в человечка, может захлебнуться, и Нина была начеку, чтобы оказать ему первую помощь и сделать при необходимости искусственное дыхание. Она все время свешивала голову и светила под кровать фонариком. Но нет, никаких видимых изменений в бутылке не происходило. Днем она вынимала бутылку на свет, взбалтывала содержимое и ждала, может, что-то зашевелится. Однажды ей показалось, что там есть какое-то движение, но нет, просто молоко уже забродило и запузырилось, а через несколько дней откровенно завоняло. Нинка решила поменять раствор, залила в бутыль новое свежекупленное молоко, хорошенько взбодрила его с медом и, промыв корешок, который, надо сказать, за это время распух, размяк и заслюнявился, запустила в уже привычную среду. Но гомункулус никак не появлялся, что-то не срасталось. В конце концов через месяц после экспериментов по выращиванию волшебного человечка Нина поняла, что опыт не удался.

Никто об этом опыте, наверное, и не узнал, лишь Игорьсергеич все время морщил нос, принюхиваясь:

— Чаровница, чем у нас пахнет? Я не пойму, у нас в квартире появился какой-то посторонний запах!

Варя тоже глубоко вдыхала, направлялась куда-то за запахом в коридор, снова втягивала воздух и говорила:

— Думаю, кто-то из соседей завел кошку. Или тянет из Нинкиного окна с улицы.

На этом обычно экспертиза заканчивалась.

А потом Нина вылила протухший раствор, вынула из бутылки корешок, и вопрос о запахе растворился в воздухе сам собой. И так и осталась одна, без гомункулуса. А как же ей хотелось иметь защиту!.. Особенно вечерами, когда она, не включая свет в комнате, пробиралась к окошку и ловким движением, стараясь не смотреть за окно — она уже научилась! — задергивала занавески так, чтобы не оставалось ни одной щелочки.

Почти в конце сентября липины листья вдруг массово опали и превратили намокшую вытоптанную землю в удивительно мягкий солнечный ковер с бронзовым отливом. Часть листьев каким-то чудом долетела до Нининого окна, прилепилась к стеклу аляповатым узором и неровно раскидалась по закоулку. Да и старый опытный сорняк, воспользовавшись случаем, прихорошился, украсился желтыми листочками и стал похож на маленькую новогоднюю елочку в игрушках. Картина за окном тоже чуть изменилась в лучшую сторону — посвежела, что ли, повеселела благодаря липовым листьям, закрывшим, наконец, расползающийся из года в год вечно живой мох. Нина любила это быстрое, почти несуществующее время желтых листьев. Ведь меньше чем через неделю, ну пусть через десять дней, они начинали темнеть, мрачнеть и склеиваться, превращаясь в склизкую серую подстилку, и тогда смотреть в окно уже не хотелось. А пока она подходила к форточке и втягивала по-собачьи носом воздух, наслаждаясь, как сладко пахнет свежеупавшими листочками, и радовалась, как нарядно выглядит выстланный ярко-желтым пол.

Именно в это желтое время Он пришел снова.

Мама с Игорьсергеичем в тот вечер ушли в театр — они по вечерам все время куда-то уходили, даже намного чаще, чем это было с папой. Нина театр не любила — там всегда кривлялись и очень громко орали. А мама любила. Время было шумное, зазывное, и каждый поход на спектакль к знакомым артистам обычно заканчивался последующими возлияниями у кого-то в гостях. Хотя часто даже не было известно, кто приглашал — просто назывался адрес, и все знакомые и малознакомые после спектакля туда и шли. По дороге покупали в ресторане портвейн или еще что и «заваливались» в гости, как любил называть это Игорьсергеич. Иногда гуляли и до утра. А Нина почти всегда засыпала одна, привыкшая к одинокой девичьей жизни.

Она вяло прошла одиноким дозором по квартире, проверила, хорошо ли выключен газ, дотронувшись до газового ключа на трубе, как это делала мама, подергала ручку входной двери и поплелась к себе в комнату, поглаживая по дороге Брокгауза и Ефрона.

— Спокойной ночи вам, я пошла, — сообщила Нина энциклопедии.

— И тебе, Нинка, — ответила она сама себе писклявым мальчишечьим голосом.