Девочка с самокатом

С Дженни и Джонни, с Калани всё было проще в тысячу раз. Она всё ещё не была девочкой, которая нуждается в чьей-то защите, но зато была девочкой, которая не откажется от тепла и заботы – и они могли это дать. Они хотели ей это дать. Они дружили с ней, они любили её, они окружали её теплом и заботой – и не корили себя за каждое доброе слово. Они обнимали её, и им не хотелось после этого отрубить себе руки.

Всё было так просто.

Они могли сказать ей всё что угодно и сделать ради неё всё что угодно, им не нужно было ни стыдиться, ни скрываться, ни прятаться… Ни маскировать свою помощь под очередную колкость и гадость. Эмбер не дура. Она прекрасно понимает: когда Вик рассказал журналистам о её матери, он убил одним выстрелом сразу двух зайцев. Или даже трёх. Наконец-то добрался до её матери и ранил саму Эмбер, но вместе с тем – обезопасил её от нападок болельщиков, гонщиков и журналистов.

Самое смешное, что никто не смог бы сделать это лучше и надёжней его.

Самое смешное, что, обеспечив ей такую надёжную защиту от чужих домыслов, расспросов и нападений, он собственными руками увеличил пропасть между ними, как будто было вообще куда её увеличивать.

Интересно, как он тогда себя чувствовал?

Эмбер силится представить этот коктейль ощущений – и не может. Злость. И обида. И удовлетворение от того, что ей больно. И торжество от того, что её мать получила своё. И страх – что скажет отец. И старательные попытки не думать о том, что сделать ей больно – значит спасти её от всех остальных. И невозможность не думать о том, что спасти её от всех остальных – значит сделать ей больно. И ненависть к себе за желание уязвить, и стыд за желание спасти, и наоборот точно так же. И невозможность ничего изменить, что самое страшное.

И ещё одна невозможность – невозможность забыть и не думать.

Не бывает бывших друзей, не бывает. Даже если нить между вами рвётся, даже если её перевирает и искажает какое-нибудь злобное зеркало, ничего всё равно не проходит бесследно. Вы никогда не будете друг для друга двумя незнакомцами.

Вам всегда будет больно.

Эмбер прижимает ладони к груди, пытаясь унять то, что бушует внутри. У неё внутри поселился свой собственный Казан, полуволк-полусобака – это её тоска: она воет на луну, но если так будет и дальше, то к зданию, где они спрятались, сбегутся все живые мертвецы… И выйти уже не получится.

Где-то далеко-далеко начинает заниматься рассвет. Небо медленно светлеет, и на лестничной площадке становится самую малость светлее, и Эмбер смотрит на поникший профиль Вика и не может от него оторваться. Раз уж она и так всегда носит его с собой, между ребёр, то надо запомнить и эти полутёмные кадры: рваную ссадину на щеке, и разбитые губы, и синяк вокруг глаза, и правильную дугу брови, и прямой нос с красиво вырезанными ноздрями, и слипшиеся ресницы, и нависшую надо лбом кудрявую чёлку.

Вик просыпается резко, как будто отряхиваясь ото сна, как собака. Он быстро-быстро моргает, а потом кривится и щурится, разминая лицо, трёт глаза и, не поворачиваясь к Эмбер, спрашивает:

– Как ты?

– Нормально, – отвечает Эмбер. Выходит пискляво и слабо, так что она откашливается перед тем, как продолжить. – У нас нет воды, и из еды осталась одна шоколадка. Нужно идти.

– Да… – Вик соглашается, но даже не пытается встать. – Ещё пять минут посидим…

Пять минут растягиваются, Эмбер не может точно сказать, на сколько, но явно не на десять и даже не на пятнадцать. На неё нападают сонливость и равнодушие одновременно, и она уже тянется ущипнуть саму себя за запястье, чтобы взбодриться, как за неё это делает внезапный вопрос.

– Что у тебя было с Дженни? – спрашивает Вик, глядя в стену.

– Что?

– Она ходила в твоей футболке. На завтрак. – Он тяжело сглатывает и с усилием продолжает: – Если бы девушка пришла на завтрак в моей футболке, это бы означало только одно…

Эмбер надевала его футболку. Однажды. Они ходили на берег: смотрели на воду, бегали по деревянным мосткам. Прогнившим, как выяснилось. Мостки под ней проломились, и Эмбер рухнула вниз, успев только нелепо взмахнуть руками. За эти руки и поймал её Вик, ещё и держал с полминуты, засранец, вместо того, чтобы вытащить. Дразнил. Говорил, что поможет, только если она даст ему что-нибудь почитать. Она, конечно, пообещала – не сразу, сквозь зубы, потому что, Вик, это не по-дружески, хватит, а он только смеялся, так что в конце концов и она тоже смеялась. Они оба смеялись, но вода была всё-таки очень холодной. Вик тогда отдал ей футболку и отвернулся, а Эмбер сняла с себя мокрую майку и шорты и моментально переоделась.

Моментально, потому что боялась, что он будет подглядывать.

Через два дня она принесла ему книгу – рассказы о животных, про огромного полуволка-полусобаку, который пытался примирить в себе тягу к свободе и любовь к человеку, а через два года случилось то, что случилось.

– Ты слишком много болтаешь, – говорит она гораздо грубее, чем чувствует. Эмбер не знает, почему, но ей совсем не хочется думать о тех, кто спускался к завтраку в его футболках.