Девочка с самокатом

– Не у такой постели и не в такой ситуации. И нет, я с ним не останусь.

Она говорила об этом давно – в том числе самому Вику, но только сейчас, в очередной раз произнесённые вслух, эти слова звучат приговором. Окончательным решением. Неоспоримой реальностью.

Наверное, со стороны кажется, что эти слова даются ей очень легко. На самом деле нет ничего тяжелее, чем смотреть в отёкшее, всё ещё хранящее следы пребывания в городе и при этом странно спокойное лицо Вика – и признаваться, что она врала, когда обещала ему хороший финал.

Впрочем, нет, хороший финал у него обязательно будет, вот только… как-нибудь без неё.

В тусклом больничном свете его ресницы отбрасывают длинные тени на бледные щёки, и отчего-то Эмбер не может не изучать эти тени. С ними Вик кажется открытым и ранимым, беспомощным и беззащитным – куда больше, чем от простого перечисления всех его травм, пришпиленного рядом на стену. Лист бумаги с диагнозами – это то, что ещё можно исправить. Дрожащие ресницы и родинка на щеке – это то, что Эмбер уже никогда не забудет.

– Мне кажется, он этого хотел бы.

– Он без сознания, – говорит Эмбер. – Он не может ничего хотеть. – На выходе слова получаются куда более жёсткими, чем звучали у неё в голове.

Она не собиралась быть такой жёсткой.

– Я оставлю ему половину своего выигрыша, – быстро, чтобы избавиться от неловкого ощущения, добавляет она. – Поняла это в ту же секунду, как осознала, что победила. В конце концов, насчёт коллектора… Это была его идея. Это он догадался. И без него бы я не дошла.

Большего она не объясняет, но Лилит вроде как понимает без слов. Она осторожно кивает. Её волосы собраны в пучок, как обычно собирала Фредди, но, в отличие от Фредди, она совсем не выглядит строгой. От Лилит веет материнским теплом, и всё, чего Эмбер хочется – тоже хоть немного согреться. Но она не подходит ближе, только обнимает себя за плечи и вздрагивает.

– Это… правильно, – тихо говорит Лилит. – Его отец…

– Я знаю.

Трудно не знать. Отец Вика явился в госпиталь несколько дней назад, и, если бы Вик находился в сознании, ему пришлось бы выслушать длинный и до обидного несправедливый монолог о том, почему такой сын не нужен ни одному уважающему себя родителю. Вот только ресницы Вика ни разу не дрогнули, и выслушивать пламенную речь пришлось всем остальным – скудному персоналу, опешившей Лилит и не удивлённой, но будто помоями облитой Эмбер, безуспешно пытавшейся слиться со стеной и как-нибудь понезаметнее улизнуть.

Сливаться с серой стеной для неё, конечно, было изначально бесполезным занятием.

Равно как и пытаться понять, чем Вик мог насолить любому «уважающему себя родителю». Ей – да, ей – понятно, тут даже долго думать не надо, но она – это она, и то это было давно, но при чём тут семья? Своего отца Вик не предавал, и не запугивал, и не смотрел на него презрительно, и, наверное, даже не игнорировал. Тогда – почему?

Ответ не заставил себя ждать.

Потому что Вик не смог. Не победил. Нет, даже не так. Потому что Вик своими руками отдал свою победу. Смалодушничал. Опозорил.

А ещё, но это Эмбер додумала уже сама, догадалась, сделала выводы – потому что Вик стал обузой. Потому что он травмирован и травмирован сильно, потому что восстанавливаться ему придётся очень и очень долго, и ещё неизвестно, сумеет ли он прийти в себя полностью. Там, в прошлом мире, в мире до Апокалипсиса, может быть, и сумел бы, а вот нынешняя медицина – совсем другой разговор, и сын в инвалидной коляске старосте их Городка совершенно не нужен. Равно как и сын с не до конца восстановившимся зрением – врачи могут и ошибаться, прогнозируя лучшее.

В любом случае Вик больше не нужен. Ведь денег-то он не заработал, не решил для отца всех проблем, и даже больше того – сам стал их верным источником.

Руки Эмбер сами по себе сжимаются в кулаки каждый раз, когда она вспоминает об этом.

Если бы отец Вика стал зомби, она переехала бы его не задумываясь.

– Точно уверена? – Лилит, словно почувствовав поднимающуюся внутри неё ярость, успокаивающе гладит Эмбер по руке.

Эмбер не дёргается. Ей отчаянно не хватает тепла.

– Насчёт денег? Конечно.

– Нет. – Лилит улыбается, но улыбка выглядит натянутой. Неестественной. Грустной. – Насчёт того, что уедешь. Оставишь его.

Это тяжело, но это совершенно необходимо. И давлением ничего не изменишь. Собственно, здесь вообще ничего ничем не изменишь, и пусть в окончательный приговор её мысли оформились только сейчас, но не то чтобы Эмбер сделала выбор и приняла решение… Она всегда это знала. Никакого другого выхода нет. Не может быть никакого решения и никакого выбора, просто потому, что её путь – единственно правильный.

– Ты хочешь меня разжалобить? – спрашивает она без агрессии, но твёрдо, как будто бы Ренли оскалил клыки, показывая, что подходить к нему ближе не стоит. – Пытаешься разбудить мою совесть?

Лилит не боится, конечно. Она смотрит Эмбер прямо в глаза (отражение в чёрных зрачках выглядит потерянным и несчастным, но вместе с тем совершенно точно живым, уверенным, не собирающимся сдаваться и отступать).