Девочка с самокатом

– Просто на этот раз трасса немного длиннее, – продолжает Лилит, – и, конечно, сложнее, ведь это финал.

Эмбер пытается прикинуть, сколько времени понадобится для того, чтобы проехать весь город на самокате. Теоретически, если финиш нужно просто найти (и тут на помощь вполне может прийти простое везение), всё может закончиться очень быстро, буквально за пару часов. Только вряд ли кому-то из организаторов интересен такой вариант, поэтому, скорее всего, финишные ворота спрятаны так хорошо, что их будет сложно разглядеть, даже проехав мимо несколько раз.

Поэтому…

– И сколько продлится финальная гонка? – Вик озвучивает её мысли, и это не должно удивлять, но удивляет, как если бы та самая пропасть вдруг решила с ней заговорить о погоде.

Рука Лилит на плече Антонио сжимается чуть сильнее. Короткие пальцы комкают его грубую куртку.

– Столько, сколько потребуется для того, чтобы все, – Лилит на мгновение запинается, – нашли финиш.

– Все живые, конечно, – безжалостно уточняет Антонио. Слова как выстрелы пистолета тогда, на стадионе, только вместо Джулиана все финалисты.

Эмбер снова чувствует лёгкую злость. С нехорошей усмешкой она думает о том, что Дженни предложила бы ей остаться в этом городе навсегда – ну, на случай, если выиграет Вик, ведь это гарантированно испортит ему радость победы: гонка не будет считаться законченной, пока последний живой не пройдёт через финишный створ, а значит, и награды Вик не получит.

С другой стороны, с него станется поступить точно так же, если вдруг каким-то чудом победу одержит она.

Почему-то эта мысль заставляет её улыбаться.

Она улыбается, пока Лилит застёгивает на её запястье браслет с маячком, с помощью которого организаторы будут знать, что с ней и как, и улыбается, когда ей подводят её самокат. Она улыбается, упираясь одной ногой в деку и перенося свой вес на другую, и улыбается, когда по сигналу Антонио рабочие открывают ворота.

Ветер бьёт её по лицу, когда она срывается с места, но ветер ей не мешает.

Здесь и сейчас ничто не может ей помешать.

– 19-

Все шестеро финалистов, как Эмбер знает, совершенно разные люди. Единственное, что сейчас между ними общего, это тёмно-зелёные рюкзаки с провиантом. И скорость, которую каждый из них развивает, чтобы ворваться в ворота.

И, пожалуй, то, как моментально эта скорость сходит на нет, стоит только воротам захлопнуться.

Вик тормозит первым, разворачивая мотоцикл почти на сто восемьдесят градусов, укладывая его параллельно земле – на пыльном асфальте остаётся чёрный след от резины. Лисса замирает рядом, и почему-то её поворот, столь же резкий, выглядит намного изящней и легче. Почти одновременно они сдёргивают шлемы и переглядываются, рыжие волосы Лиссы рассыпаются по плечам, тягучим золотом сверкая в лучах закатного солнца, Вик вертит в руках розовый шлем.

Кэт останавливается чуть поодаль, как и Калани. И Калани для Эмбер становится чем-то вроде щита или крепостной стены – она встаёт так, чтобы он был между ней и остальными. По сравнению с тремя мотоциклами самокат кажется маленьким, хрупким и медленным, но она всё ещё не последняя – Макс на своих лыжероллерах подъезжает чуть позже.

Что делать дальше, пока непонятно, но происходящее уже не похоже на то, что происходило с ними в предыдущих заездах. Живых мертвецов рядом нет, зато есть просто живые, и все они – друг другу соперники, но вместе с тем – единственные, с кем можно перемолвиться словом в этом разрушенном городе.

Эмбер откровенно не по себе.

Безотчётно прокручивая сигнальный браслет вокруг руки, она оглядывается по сторонам, рассматривая плоские крыши, от которых отражается солнце, и тёмные, матовые от пыли окна, кое-где щерящиеся осколками как кривыми зубами. Дома убегают вдаль, и каждый из них выглядит мёртвым. Холодным. Необитаемым. Каркасы рекламных баннеров ржавыми квадратами выделяются на фоне розоватого неба: длинные полосы винила и полиэтилена полощутся на ветру. Практически все естественные ткани давно сгнили, разложились, рассыпались, равно как и бумага или чьи-нибудь в панике недоеденные обеды и ужины, но пластик, алюминий, железо – всё ещё здесь. Пластик, алюминий и железо – всё ещё здесь, и город выглядит скелетом. Человеком, с которого содрали кожу и мясо, оставив только голые кости.

«Голые кости, – как наяву слышит Эмбер голос Хавьера, – могут храниться сотни и тысячи лет, пока не окаменеют. При условии, что они зарыты в почву, конечно».

Этот город не зарыт ни в какую почву, но уже сейчас выглядит практически… окаменелым. Он забыл, что когда-то по его улицам ездили велосипеды и автомобили, что в ощетинившихся пустых домах когда-то жили люди, что они смеялись и плакали, улыбались и презрительно закатывали глаза, дрались и занимались любовью, рождались и умирали… Этот город забыл, каково это – ощущать чьё-то дыхание и чьи-то прикосновения, быть живым и быть рядом с живыми.

Этот город мёртв. И живым тут не место.