Девочка со свечкой (СИ)

— Я не знаю, на что он надеется. Контрольный пакет- то у Марка Николаевича и пять процентов у Горгоны Владимировны. Короче, ничего ему не светит. Так и будет на побегушках. В нищету он возвращаться не захочет, распробовал богатенькую жизнь.

«Вот курицы токсичные», — думаю про себя.

Я перевожу взгляд в окно. А что, если компромат, который я нашла дома, очень нужен Роберту? Применять его он не станет, раз по разговорам хочет прибрать к рукам фирму. Да и рано говорить о пенсии Федорцова- старшего. Такие, как он, всех переживут. Что, если компромат — способ контролировать Николая Павловича и, наконец, вырваться из ловушки угождения и подчинения?

Компромат в квартиру могла принести только Настя. А прихватить его она могла или еще проживая с Марком, или последний раз — в кабинете Роберта. Боже, да я с ума сойду. Нервно тру виски и тянусь к вибрирующему телефону. Марк пишет, что ждет меня на подземной парковке. Последний раз окидываю сплетниц взглядом и иду к лифтам. В одиночестве спускаюсь на подземный паркинг.

Здесь тихо и холодно. Бреду по середине импровизированной дороги, гадая, как я найду Федорцова. Большая, «глазастая» машина впереди мигает мне два раза. Федорцов сам сидит за рулем. Подхожу к водительской двери и с трудом взбираюсь на пассажирское сидение. Осторожно закрываю дверь и поворачиваюсь к Марку. Он одет в свой любимый костюм — тройку и серую, почти жемчужную, рубашку. Потрясающая челка, дорогие часы — все, как полагается статусному мужчине. Ничего не намекает в нем на сомнение или слабость.

Я испытываю неловкость, но быстро беру себя в руки.

— Выглядишь, как жених. — Улыбаюсь.

Он насмешливо смотрит в ответ, как будто не было вчерашнего разговора. В его глазах снова читается, что я похожа на замарашку, но он никак не комментирует мою фразу. Я предпочитаю комфорт красоте, поэтому толстовка и «дутики» — мои верные друзья.

— Все хотела спросить, а где твоя машина-старушка, с которой ты пылинки сдувал?

— Она была пятьдесят третьего года, красивая, но совершенно бесполезная для города. Я был молод и любил красоту, а сейчас прежде всего ценю комфорт и практичность. Взгляды меняются. — Марк ловко выезжает с парковочного места.

— Так говоришь, как будто ты сейчас старый. — Смотрю на его руки, вращающие руль: широкая ладонь с длинными пальцами. Глядя на них, у меня появляются неприличные мысли.

«Инга, окстись», — одергиваю сама себя и кошусь на Федорцова, как будто он может залезть ко мне в голову.

— Я старше тебя почти на целую жизнь. — Насмешливо косится на меня и возвращается взглядом к дороге.

— Фу, как пафосно, — фыркаю я. — Не самый мы удачный день выбрали, чтобы за город ехать. Не понимаю, что мы будем там искать? — Смотрю на потемневшее небо. Не хватало к заморозкам еще дождя: будем на льду кататься.

— Просто осмотримся. — Спокойно говорит Марк. Смотрит, как я заматываю шарф и включает подогрев сиденья.

Как хорошо у него в машине, не начать бы носом клевать, как в прошлый раз.

20

Рассматриваю пейзаж за окном. Голое, серое поле и мелькающие дорожные знаки. Поздняя осень — унылое время.

В салоне совсем немного пахнет кожей, чистотой и парфюмом Федорцова. Именно этот запах ассоциируется у меня с дорогой жизнью. В его мире нет вонючих, ароматизированных елочек и растворимого кофе. Фунтик с его коротенькой шерсткой чаще бывает на груминге, чем я в парикмахерской. По какой причине я постоянно сравниваю свою жизнь с жизнью Марка, остается загадкой. Может быть, потому что я вижу две параллельные прямые, которым никогда не дано пересечься? Интересно, моя сестра ощущала себя так же в начале знакомства с ним? Теперь я понимаю, какой она была скрытной. Я совсем ее не знала. После того, как мы с Марком расследуем это дело, наши дороги разойдутся. Думая об этом, я чувствую… что потеряю что-то важное, что незримо присутствует в моей жизни.

— Что ты притихла? — смотрит не меня Марк.

— Да нет, просто думаю, — улыбаюсь через силу и снова перевожу взгляд в окно.

— У тебя парень есть? — Прилетает неожиданный вопрос мне в затылок, вызывая учащенное сердцебиение.

— Чего? — резко поворачиваюсь и встречаю его смеющиеся глаза. — Тебе это зачем?

— Фотография твоей загорелой ноги предназначалась явно не мне, вот и спрашиваю. Вдруг меня впереди ждет ревнивая истерика твоего мальчишки.

— Марк, — осуждающе говорю я, чувствую, как горят щеки. — Я уже извинилась. И нет, можешь не волноваться. Костя жил у меня, и он, как ты заметил, жив и здоров.

«Чтоб ему, скотине, не ладно было», — приходит на ум фраза бабушки. Она была интеллигентной женщиной, поэтому «скотина» я добавила от себя.

— Тут бы я поспорил. — Он улыбается одним уголком губ и снова смотрит на дорогу. — Ты так и не рассказала, что у вас с ним произошло. Настя и Дмитриенко вроде с ним дружили одно время.

— Я тоже, но оказалось, что дружба не всегда вечна. — Ни за что не расскажу Федорцову о произошедшем. Не потому, что мне жалко, что он сотрет Костю в порошок. А потому, что не хочу, чтобы Марк до конца жизни винил себя в том, что не выслушал в тот вечер Настю. Уже не получится ничего изменить.