Девочка-Царцаха

— А ты почему такой сердитый, Нимгир? Ну, конечно, я еду в Сонринг.

— Медленно едешь в Сонринг. Скакать в Сонринг надо!— И, Дернув повода, Нимгир на ходу стеганул нагайкой копя Эрле. Тот

так брыкнул, что Эрле едва не перекувыркнулся. Он хотел прикрикнуть на Нимгира, но милиционер уже был далеко: свернув с тропы в степь и не оглядываясь, он ехал к Старому кургану. Когда-то, в прежние весны, Нимгир видел там красивые цветы.

* * *

Эрле потянулся к руке Клавдии Сергеевны, чтобы поцеловать но она мягко отстранилась.

— Как ты себя чувствуешь?— спросил Эрле, делая вид, что не придает значения этому движению.

Она молчала.

— Ты сердишься, что я не приехал в среду?

— Зачем же сердиться? Надо сначала узнать, что тебя задержало.

— Я знаю, что ты умница. Значит, не сердишься,— сказал он и снова взял ее руку, но Клавдия Сергеевна опять так же мягко высвободила ее.— Все-таки сердишься... По дороге я очень намок и остановился в Харгункинах. Там ночевал... Дождь, как ты знаешь, продолжался всю ночь и весь следующий день.

— Почему ты не заехал? Ведь ты обещал.

— Я уже сказал: был сильный дождь... Я еле перебрался через балку и ночевал в зимовке одного калмыка.

— Почему же ты ничего не передал мне с Ксенией Александровной? Ты знал, что я буду беспокоиться.

— А что я мог передать с посторонним человеком? Я же знал, что приеду сам, а что я здоров, ты узнала и без поручения.

— Значит, в среду из-за дождя ты не доехал до меня, а в четверг, тоже из-за дождя, проехал. Правильно я тебя поняла?

Эрле смутился. Действительно, получалось так. Наступило неловкое молчание.

— Что же ты молчишь? Может быть, я сумею объяснить лучше?

— Ну объясни.

Потупившись, Эрле протянул руку к графину с водой, так как в горле у него пересохло.

— Раньше ты заезжал ко мне во всякую погоду. Значит, на этот раз с тобою случилось что-то такое, из-за чего ты не хотел меня видеть. Это понятно сразу.

— Как это я не хотел видеть?.. Я всегда рад тебя видеть... Просто я не мог заехать... Так получилось...

— Послушай, Вольдемар, не виляй, а говори все, как есть. Ведь я все уже знаю.

— Что?

— Ты хочешь умолчать? Хорошо. Всего часа три назад она была здесь и все мне сказала.

Эрле опустил голову и долго молчал.

— Клава, я виноват, но прошу — выслушай. Все случилось неожиданно. Я продрог, промок, был голоден... Она меня напоила, я сам не помню, как и почему я дошел до такого состояния. Если бы ты знала, как я себе гадок! Не то чтоб показаться тебе на глаза... Я сам себя не мог выносить! Только из-за этого я и не заехал, а ты говоришь — не хотел видеть! А сейчас, ты думаешь, мне не тяжело? Но я пересилил себя и приехал.

— Бедный, маленький! Ты промок и продрог, а она тебя накормила, напоила и спать с собой уложила... Какая доброта! И в благодарность за это гостеприимство ты сделал ей предложение.

— Я? Ей? Да разве на таких женятся?

— На каких это таких? Ты, кажется, и в самом деле думаешь, что ты лучше ее?..

— Я не говорю, что я совсем не виноват, но ты должна понять, что в подобных случаях всегда виновата женщина.

Клавдия Сергеевна качала головой, широко раскрыв глаза.

— А я думала, ты сильный, мужественный и... чистоплотный... За чью спину прячешься?

— Ты оскорбляешь меня, Клава. Я прошу тебя думать о том, что говоришь.

Она грустно усмехнулась.

— Я достаточно много думала, Вольдемар, и все, о чем думала, скажу сейчас.

— Только не так торжественно, пожалуйста...

— Кажется, говорить не стоит вообще. Вот возьми...— Она сняла обручальное кольцо и положила перед Эрле.

— Клава! Да что ты! Родная! Неужели из-за какого-то приключения ты согласишься разбить и свою и мою жизнь? Поверь, что в тебе говорит сейчас женская ревность...

— Ошибаешься. Помнишь, ты говорил, что любви не существует? Ты уверял, что недоступных девушек нет. Ты говорил также, что ухаживание и приручение одно и то же, ну и так далее... Так вот, я буду говорить на твоем языке: ты потратил порядочно времени на приручение сонринговской учительницы.

— Что ты говоришь, Клава! Мало ли что я болтал... Конечно, я говорил это, но говорил вообще, а не о себе или о нас...

— Если вообще, то и о нас, и о себе. Слушай же. Ты приручал меня, и я приручилась: я привыкла к тебе, радовалась тебе, скучала без тебя, беспокоилась о тебе. Часто я думала, что, может быть, это и есть любовь, о которой я, признаюсь, мечтала. Ведь я, как и все девушки: мне хочется любить и быть любимой. И я развоображалась до того, что мне стало казаться, будто не только я, но и ты меня любишь, а на слова твои перестала обращать внимание. Но я ошиблась.

— И все-таки ты ревнуешь меня!— воскликнул Эрле.

— В том-то и дело, что ни капли. Просто случившееся помогло мне увидеть, кто ты, кто Капитолина, и спросить себя, а кто же я? Люблю ли я тебя такого, каков ты есть? Нет, я тебя не любила и не люблю. И если я страдаю из-за случившегося, то только потому, что оно очень уж гадко! Что ж! Буду думать, что это горькое лекарство, которое вылечило меня. Теперь все кончено. Уходи!

— Бог с тобой, Клава! Одумайся!— растерянно проговорил Эрле и бросился к ней.

— Отойди! И вообще уходи. Уходи!— повторила она.