Девочка-Царцаха

Муха, которую он все еще держал за крыло, отчаянно зажужжала, стараясь вырваться, Виктор Антонович посмотрел на нее, хотел оторвать ей голову, но муха тоже смотрела на него красными глазищами и так рвалась, что он пожалел ее и выпустил через форточку.

«А ведь уже родилась саранча,—вспомнил он,—и Ксения Александровна обязательно приедет сюда, и скоро...»

Вечером в аймак прибыли аппараты и яды для борьбы с саранчой. На ящиках с ядами были нарисованы черепа и кости. Виктор Антонович рассматривал их и думал: «Она тоже на них смотрела, а может быть, и трогала эти ящики». Погладил шершавую доску одного из них и занозил себе палец.

«Все, что ее касается,— колючее»,— подумал он, вытаскивая занозу.

Мутал Боваев сказал, что она обещала быть завтра утром, а рабочих пока ни одного нет, и он не знает, что делать. Как бы не было скандала.

— Этот Кюкин-Царцаха—отчаянный девушка!

Виктору Антоновичу стало приятно и больно от одного только ее имени.

«Отчаянная девушка»,— повторил он шепотом.

Вечером Мутал сообщил, что в окрестностях опять появилась банда и что у одного калмыка увели корову. Он был взволнован: если не достанет рабочих, Кюкин-Царцаха, конечно, нажалуется на него. Выйдет, что это он сорвал борьбу с саранчой. Но никто не хочет жить в степи, когда рядом носится банда. Придется ехать в дальние хотоны, уж там-то он обязательно кого-нибудь уговорит.

Днем над Салькын-Халуном промчалась гроза. Виктор Антонович загрустил еще больше: из-за погоды 'Ксения Александровна может задержаться.

Когда Мутал на другой день уезжал, Виктор Антонович был уже на ногах; он то и дело выходил на крыльцо и глядел на дорогу.

Наконец с булг-айстинской стороны на самом горизонте показалась черная точка.

Виктор Антонович стоял на крыльце до тех пор, пока не различил лошадь и сидящих в телеге. Тогда он вошел в свою комнату, принялся смотреть в окно, а когда подвода остановилась у крыльца, с деланым равнодушием раскрыл первую попавшуюся книгу и изобразил, что поглощен чтением.

Ксения влетела в комнату, как к себе домой, и попросила бумагу и чернила. Виктор Антонович молча подал ей и опять уткнулся в книгу. Вошел Говоров. Расписавшись дрожащей рукой и пересчитав деньги, он простился и вышел.

— Вы, надеюсь, разрешите у вас остановиться?

— Пожалуйста,—как мог сухо ответил учитель, разглядывая пуговицу на своей толстовке.

— Отряда еще нет, а я-то торопилась.— Она подошла к окну, оперлась на подоконник и тотчас выпрямилась и начала отряхиваться.— Фу! Какая пылища! Похоже, что у вас не убирали недели две! А скатерть-то! Это не скатерть, а портянка из грязного сапога, вот это что!

Виктор Антонович фыркнул и закусил губу.

— Впрочем,—продолжала Ксения, — уборка помещения— бабье дело. Удивительно, как вас не засыпало за это время по горло.

— И вовсе нет!—не выдержал Виктор Антонович.— Я подметаю каждый день. А вы как будто и не знаете, что ветер проникает всюду и наносит пыль.

Он с досадой наклонился над книгой: так беспечно болтает, точно между ними ничего не произошло!

— А вы мне дадите что-нибудь горячее? Я эти дни сидела на сухомятке.

— У меня ничего еще не готово.

— На нет и суда нет.

Ксения предложила ему бутерброды. Он отказался и пошел к уборщице попросить приготовить обед, а затем пошел посмотреть, не приехал ли председатель. Мутала, конечно, еще не было. Тогда Виктор Антонович решил посидеть на крыльце, но как назло солнце пекло так немилосердно, что нельзя было высидеть и пяти минут. Пришлось возвращаться к себе и опять с самым сосредоточенным видом открывать книгу.

— Вы уже видели саранчу?— спросила Ксения.

Виктор Антонович молчал довольно долго, а потом сказал:

— Вы, кажется, мне что-то сказали?

Но теперь Ксения уткнулась в записную книжку.

— Ксения Александровна!

— Вы, кажется, мне что-то сказали!— передразнила она его. Он вспыхнул.

— Ну? Из-за чего вы дуетесь? Ведь это ребячество! Может быть, мне не стоит у вас оставаться? Я могу уйти в исполком или в кибитку к почтарю.— Ксения взяла сумки и встала.

Виктор Антонович вскочил и схватился за стол с таким видом, будто не Ксения, а стол ускользал от него.

— Нет-нет! Оставайтесь!

Ксения внимательно смотрела на него.

— Вы... меня оскорбили, и теперь... все кончено..— И Виктор Антонович сел на свое место.

— Оскорбила? Да вы с ума сошли! Когда? И что кончено?

— Все...

— А что начиналось?

— Ничего... — Виктор Антонович покраснел от досады на то, что говорил явные для самого себя несуразности.

— Вот и я думаю то же. Но чем же я вас оскорбила?

— Вы оказали, чтобы я...

— Ах, чтобы вы не... Помню. Ну сказала. Что теперь? Я сказала вам правду. Вы вызвали тогда у меня неприятное чувство. Разве я виновата? Мне не понравилось выражение вашего лица. Можете вы это понять?

— Да... Но я тоже не хотел вам причинять неприятность.

— Ну и хорошо. Все должно быть забыто.

Она протянула ему руку, но вдруг лицо ее вытянулось, и, невольно обернувшись, Виктор Антонович увидел стоявшего на пороге Кулакова.

— А вот и я,— сказал он, широко улыбаясь,— видите? Я же говорил, что через месяц мы увидимся.