Девочка-Царцаха

Он ушел из дому в одиннадцать часов, сказав, что из прокуратуры пройдет прямо на пристань. Как на грех, прокурор оказался очень занят, и Виктору Антоновичу пришлось довольно долго ожидать приема. Когда наконец Виктор Антонович вошел к прокурору, на его часах было без четверти час. Прокурор сообщил, что все указанное в письме Виктора Антоновича подтвердилось. Б опубликовании этой заметки без предварительной ее проверки в конечном счете виновата редакция улусной газеты, а сведения, содержащиеся в статье, просто-напросто сплетня нескольких лиц, недовольных Юрковой по тем или иным причинам.

— А студентка Юркова получила в своем учреждении прекрасную производственную характеристику, так что для нее все окончилось вполне благополучно,— заключил прокурор,— и вы очень хорошо поступили, что сразу подняли этот вопрос. И вообще, не только вы выступили в защиту Юрковой, а эта маленькая девочка, как ее звать, не помню — Маша или Паша... Она со слезами прибежала в улусный исполком, каким-то образом пробралась к председателю и тоже по-своему опротестовала эту заметку. Кто ее научил идти к председателю, уж не знаю.

Виктор Антонович вылетел из прокуратуры, запыхавшись ворвался в цветочный магазин и, высоко подняв букет роз, помчался на пристань. Он обгонял и задевал прохожих, а одну даму даже сильно толкнул, и она назвала его одержимым. Но Виктору Антоновичу было не до извинений.

* * *

Клавдия Сергеевна и Нимгир пришли на пристань провожать Ксению и принесли ей огромный букет чайных роз.

— А что я вам подарю?— спросила она.

—- Вы подарили нам очень много,— ответила Клавдия,— и самое главное — вашу дружбу. Мы с Нимгиром никогда не забудем вас, правда, Нимгир?

— Правда,— сказал он.— Я много хотел тебе говорить, но все слова от меня бегали далеко-далеко и ни один сейчас я достать не могу. Ты целый лето слушал нас, а теперь рассказывай, пожалуйста, про калмыцкий народ там, где речка Нева.

— Обязательно расскажу,—пообещала Ксения.— А у меня все-таки есть подарок для тебя, Нимгир. Вот!— и Ксения протянула ему длинный и узкий сверток.

Он развернул его и удивился.

— Нагайка? Откуда ты взял его? Это очень старый калмыцкий нагайка... Я только один раз видел в степи, у кого только — не помню.

Нимгир задумался.

— Тот человек,— сказала Ксения,— который подарил мне эту нагайку, рассказывал, что Нимгир Лиджиев — первый человек, который объяснил ему, как различны у народов дороги к правде: у одних длинные, у других короткие, у одних трудные, у других легкие, но правда-то у всех одна...

— Постой, постой!—сказал Нимгир.— Я теперь вспоминал! Был у меня такой разговор с одним пожилым человеком! Только давно это было, ты в степь к нам еще не приехал. И верно ты говоришь: у него я нагайка этот видал. А!— вскрикнул вдруг Нимгир, схватившись за голову.

— Что с тобой?— обеспокоилась Клавдия.

— Постой! А еще раз ты не видал его?— спросил он Ксению почти испуганно.

— Не помню,— сказала Ксения, сдвинув брови.

— Видал! Видал! Помнишь, в степи ураган был?

— Да, это верно, Нимгир. Мы с тобой вместе его к Эрлик-хану проводили.

Нимгир долго молчал.

— Хорошо. Я беру этот нагайка,— наконец произнес он. — И я тебе сейчас один очень простой... Ну, как его называть... мораль, очень простой мораль сказать хочу... Умность человека...

— Ум!—поправила его Клавдия.

— Подожди! Не перебей меня! Умность человека на всадника похож. Сам человек без умности — все равно что конь будет. Всадник его по хорошему дорога ведет, куда нужно повернет. Если конь дурить начинает, всадник ему нагайка показывает. Бить коня надо, может быть, один-два раза, а больше нет. Такой конь, который нагайка пробовал, всегда его помнить будет. Потому, если дурить начнет, ему нужно этот нагайка только показывать.

— Нимгир!—перебила его Клавдия Сергеевна.— Ты мне про эту нагайку потом расскажешь. Кажется, это что-то грустное, а сейчас не надо об этом думать. Ксения Александровна! Вы проводили нас из Булг-Айсты на заре, а мы с Нимгиром провожаем вас в такой ослепительный день. Перед вами лежит огромная жизнь... Я хочу, чтобы вы шагали только по солнечным дорогам.

— Так не бывает,— сказала Ксения.— День сменяется сумерками, сумерки ночью, а ночь приводит к новой заре. Все зависит от времени, которое, кстати, я ненавижу.

— Ненавидите время?—удивилась Клавдия.— Но почему?

— Наверное, от жадности к жизни. Вы подумайте, время всесильно и всемогуще: оно подползает, как змея, и, шипя, жалит молодость. Оно превращает в холодненький квасок сладкую и горячую кровь, протягивает серебряные нити в волосах... Оно хотя и залечивает многие раны, но оно же и убивает все надежды. За что же его любить? Оно мешает обнять весь мир и мчится без устали, заставляя бежать за собой так, что выбиваешься из сил, лишь бы не отстать, не потеряться. Мне бывает так страшно, что мое время кончится и я не успею ничего сделать в жизни. Вот почему я его ненавижу...

Раздался гудок парохода.

— Вот видите — наше время кончилось! Настанет ли такое, когда мы с вами встретимся?