Девочка у моста

Пока мужчины были увлечены беседой, Эйглоу продолжала листать дневники. Она уже примерно знала, что ищет, поэтому быстро пробегала страницы глазами, пропуская описания погоды и текущих событий, а также подробности ежедневных занятий и впечатления от сеансов, проводившихся в доме у автора дневников или где-либо еще. Некоторые дни были обрисованы очень детально, а другие довольно поверхностно. Встречались и страницы, на которых не было ничего, кроме двух-трех строчек о капризах погоды: видимо, никаких достойных упоминания событий тогда не происходило. А иной раз событий было больше, чем достаточно, поэтому соответствующая страница была полностью исписана, а в редких случаях записи продолжались и на последующих страницах.

Так продолжалось некоторое время, пока Эйглоу, открыв очередную тетрадь, с удивлением не обнаружила там имя своего отца.

… ко мне зашел Энгильберт — как обычно подвыпивший — и мы поговорили об Обществе и о том, как там со мной обошлись. Полагаю, что он приходил только для того, чтобы я налил ему водки: что бы я ни спросил, он лишь утвердительно кивал и тут же интересовался, нет ли у меня выпить. Если так и дальше пойдет, он совсем сопьется…

Эйглоу пролистала еще несколько страниц, отмечая появляющиеся на них имена людей и почти не вникая в иные подробности: если имя было ей не знакомо, она переходила к следующей записи. Таким образом, за короткое время она успела проштудировать три-четыре общих тетради. Они следовали хронологическому порядку, но иногда выпадал один триместр, или даже целый год: видимо, не хватало тех дневников, что были уничтожены водой, когда кладовку затопило. Наступила очередь тетради, которая разбухла от влаги, а ее листы были все в разводах. Судя по обложке, она содержала записи за первые три месяца шестьдесят третьего года. Здесь тоже Эйглоу нашла кое-что любопытное.

Ближе к вечеру мне позвонила одна женщина из Кеблавика с просьбой о помощи. Помню, что некоторое время назад мне о ней рассказывала Маульфридюр. По ее словам, женщина пережила серьезное потрясение и обращалась в связи с этим в Общество. Так вот, сегодня она приходила ко мне. Вся в каких-то лохмотьях, с впалыми щеками, худая как спичка. Я провел ее в гостиную и предложил ей перекусить и выпить чашку крепкого кофе. Она откровенно рассказала мне, что раньше жила на Скоулавёрдюхольте и что ее дочка утонула в Тьёднине. Она винит себя, поскольку считает, что не уследила за девочкой. Я сказал, что уже наслышан о ней и помню о том происшествии, но…

Эйглоу перевернула страницу, но не смогла разобрать ни слова из того, что было написано дальше по причине разводов, которые влага оставила на листе. Она напрягала зрение, пытаясь расшифровать слова — буква за буквой — но это было практически неосуществимо, поскольку чернила расплылись и выцвели. В довершение всего, кое-где страницы склеились, и тот, кто пытался их разлепить, не проявил достаточной осторожности и порвал бумагу. Эйглоу удалось распознать лишь отдельные слова, которых, увы, было недостаточно, чтобы понять, о чем идет речь в целом. Тогда она взяла следующую тетрадь и быстро пробежала глазами первые страницы, не обнаружив на них никаких упоминаний о женщине из Кеблавика или о спиритическом сеансе, проведенном специально для нее. Эйглоу продолжила листать дневник, но глаз ни за что не зацепился, если не считать одной-единственной фразы об ее отце, которую автор написал следом за рассуждениями о погоде.

Горько слышать, что бедняга Берти так плохо кончил. Светлая память.

— Простите, вы, кажется, говорили, что для той женщины провели сеанс? — обратилась Эйглоу к Теодору, который как раз увлеченно рассказывал Конрауду о секретах ремесла генеалога. — Я тут ничего подобного не нашла.

— Ну да, многие страницы ведь испорчены… — ответил Теодор извиняющимся тоном. — Но я никогда подробно и не читал, что там написано, — помню только, что отец о ней говорил, что он пытался ей помочь.

— То есть сеанс все-таки проводился?