Девочка в гараже. Реальная история приемной мамы

Наши взгляды скрестились, как бывало уже много раз. Казалось, в глубине души мы нашли понимание. Истину, которую не передать словами. Внутри меня что-то встрепенулось. Новые, глубокие и позитивные чувства к Карен пустили ростки. Эти чувства мог пробудить только Бог. Мало-помалу в нас зарождалась любовь – и уносила нас от суровой реальности в край чистой благодати.

– Не знаю, – выговорила Карен. – Не хочу, чтобы моего ребенка забрало УДС, но не уверена, готова ли я отказаться от моих прав на него и отдать на усыновление.

Я сидела молча, не мешая ей осмысливать выбор.

– Ребенок должен появиться на свет не раньше конца октября, – напомнила я. – У вас еще есть время. Но немного. Если решите, что готовы отдать его нам на усыновление, надо будет найти юриста и начать процедуру. Мы поговорим еще раз. Решение за вами. Верю, Бог поможет вам принять его.

Мне самой требовалось последовать собственному совету – вверить исход дела Богу. Нельзя было эмоционально привязываться ни к тому, ни к другому результату. Ни в коем случае, пока мои душевные раны еще настолько свежи. Я не доверяла себе, сомневалась в своем умении понять, что будет лучше для ни в чем не повинного и ничего не подозревающего младенца, продолжающего расти под сердцем Карен. Нам обеим предстояло ждать вестей от Бога.

Свидание было кратким – может, минут пятнадцать. Вернувшись домой, я прошла в гостиную, где Эл вопросительно взглянул на меня. Я улыбнулась и подмигнула: о нашем решении услышали. Оставалось только ждать, когда Бог обратится к Карен. Ждать сколь угодно долго.

Два дня спустя я позвонила в тюрьму. Карен опять увезли в Ласк. Пришлось ждать письма и возможности назначить следующее свидание.

Прошло несколько дней. Письмо пришло с фамилией и номером адвоката. Карен хотела, чтобы я созвонилась с этой женщиной и обсудила усыновление с ней. Она не заявляла, что готова отказаться от своих прав, просто делала первый шаг. Я связалась с адвокатом, узнала о процедуре и пообещала перезвонить.

Затем я написала Карен: что, если я приеду в Ласк и мы сможем поговорить?

Всю дорогу до тюрьмы в Ласке я молилась. Стану ли я наилучшей матерью для этого ребенка? Разумно ли растить его в доме, где навсегда сохранится память о жестокой смерти Ханны? Может, какая-нибудь молодая пара, бездетная, живущая вдали от места трагедии, справится гораздо лучше? Я мучилась, боролась с собой, лишилась сна. Только Богу известно, что будет лучше для этой крохи. Мы стремились исполнить волю Божью, на этом мне и следовало успокоиться.

В тюрьме я, сидя в тесной комнатке, смотрела, как надзиратель вводит Карен. Ее ноги по-прежнему были скованы и прикреплены цепью к поясу, но на этот раз с одной ее руки сняли браслет наручников, чтобы она могла свободнее держать телефон.

Не теряя времени, она сообщила мне о решении.

– Я решила отказаться от прав на ребенка в вашу пользу. Адвокат, о котором я вам писала, согласилась помочь. Она подготовит все бумаги за сниженную плату, но денег у меня вообще нет. Вы расплатитесь с ней? Наверное, вам придется платить и своему адвокату. Сможете?

Ее осунувшееся лицо и красные глаза дали мне понять, какой стресс и душевную борьбу она переживала.

У меня перехватило горло. Я с трудом выговорила:

– Если мы возьмемся за дело, то обратимся к вашему адвокату. Я хочу твердо знать, что мы обе согласны со всеми пунктами решения и ни о чем не жалеем. Вас это устраивает?

Я не сводила с нее взгляда, пыталась прочесть ответ по ее глазам и лицу. Я искала искренность. Убежденность. Ставить эксперименты с таким важным решением я не собиралась. Мне требовалось знать, что она твердо уверена в своих словах.

– Да, – подтвердила она, глядя на меня в упор.

Наше совместное решение было принято. А решение Бога еще только предстояло узнать.

15. Неожиданный тупик

Молчание оглушало.

Все шестнадцать лет я, как чрезвычайно активная мать патронатной семьи, привыкла постоянно быть на связи с УДС. О чем бы ни шла речь – о приезде новых подопечных, отъезде нынешних, о предстоящих или недавно прошедших посещениях родительского дома, новых сведениях о состоянии здоровья или успехах в развитии, я всегда ценила возможность полноценного общения и широко ею пользовалась. Мой желтый телефон, подобно пуповине, передавал туда-сюда жизненно важную информацию, связывал каждого из наших 140 подопечных детей с организацией, несущей ответственность за их благополучие – до тех пор, пока детей Бауэр вдруг не вернули в дом Карен. С того самого момента телефон превратился в бесполезный канал связи для передачи моих тревожных сообщений о Ханне – сообщений, которые, как мне казалось, проваливались в черную дыру некомпетентности Управления. Но даже тогда я возлагала надежды на каждый звонок. Даже в полные раздражения месяцы после исчезновения Ханны я продолжала принимать и звонки от УДС, и детей, которым требовался дом.