Девочка в гараже. Реальная история приемной мамы

– В трехсотом отсеке ЧП. Пострадала женщина, – я говорила негромко и спокойно, призывая Святого Духа даровать мне мудрость. – Всем вам надо успокоиться и дать медикам возможность выполнить свою работу. Будь это одна из вас или ваших подруг, вы хотели бы, чтобы все вели себя тихо и не мешали медикам делать все необходимое, чтобы помочь вам. Ведь так? – Я надеялась, что, если буду обращаться к ним лично и держаться уважительно, они успокоятся. И оказалась права.

Ту же маленькую речь я произносила в каждом отсеке до тех пор, пока весь корпус не затих. Затем я поднялась на вышку и увидела, что дежурный надзиратель, молодая женщина, следит в окно за работой медицинского персонала. Она всхлипывала.

– Вы как, ничего? – Я обняла ее. Она всхлипнула громче.

– Нет. Мне плохо. Это ужасно. Она умерла?

Я кивнула. Вместе мы смотрели в окно, как медики пристегнули женщину ремнями к каталке и вывезли ее из отсека. Старшая надзирательница заперла камеру повесившейся, и все надзиратели разошлись по своим постам.

Проходя мимо окон вышки, старшая обратилась ко мне по рации:

– Мерк, переключитесь на второй канал.

Этот канал давал нам возможность переговариваться, не мешая поддерживать связь по стандартному тюремному каналу.

– Как дела у надзирателя на вышке?

– Ей нужно покинуть корпус В, сержант. Она едва держится, – ответила я.

– Отправьте ее вниз, я заберу ее с собой. Вышка теперь на вас. Ваши обходы я поручу другому надзирателю, он же займется обедом. До конца первой смены остаетесь за старшую. Внесите в журнал все, что случилось, запишите фамилии и личные номера надзирателей, которые отозвались на вызов. Справитесь?

– 10-4, сержант, – я подтвердила, что поняла приказ, и открыла вход на вышку, выпуская плачущую надзирательницу.

Проводив взглядом сержанта и надзирательницу, ушедших по коридору, я опасливо присела на высокий табурет лицом к отсекам.

Тишина.

Было так тихо, что я слышала, как бьется мое сердце.

По телу шла дрожь от пережитого ужаса и безумия. Какую ужасную безысходность ощущала эта женщина! От моей одежды несло моим потом и выделениями покойной, которая лежала в моих объятиях.

Она упокоилась у меня на руках. Умерла. Это осознание так изумило и ошеломило меня, что я не сразу сумела отдышаться. Я ведь просто «рыбешка». (Так заключенные называли надзирателей-новичков.) Что я понимаю? Как вышло, что меня оставили за старшую? Мой разум словно застрял в режиме перемотки. Вновь и вновь я переживала все, что увидела и почувствовала в камере повесившейся. Заметив, что мысли затуманиваются, я поняла: пора заняться делом и внести запись в журнал.

К счастью, все заключенные до конца моей смены оставались запертыми в своих камерах. Выпускали их только в столовую. На вышке было тихо.

Каждые двадцать пять минут надзиратель обходил отсеки. Все как обычно. Он внимательно осматривал каждую камеру. Никто не желал ни вешаться, ни причинять себе иной вред. Я вносила в журнал записи о каждом обходе. Время тянулось бесконечно. В 14:55 придет другая смена. Надо будет им обо всем сказать – им и всем, кому предстоит дежурить остаток дня и ночь.

Я ждала и вспоминала о Карен в тюрьме Ласка. С какой безысходностью борется она? Что она видит каждый день? Известно ли ей, что другие заключенные пытаются убить себя – и убивают? Я вознесла молитву о ней, попросила Бога подарить ей цель и надежду, сделать так, чтобы она возрастала в вере и еще больше уповала на Него. Потом я стала молиться за Кортни. Когда-нибудь ей, юной девушке, придется свыкнуться с мыслью, что ее родная мать отбывает пожизненный срок за убийство. Мое материнское сердце желало избавить ее от этих мучений, но я понимала, что они неизбежны. Все, что мне оставалось, – служить для нее образцом жизни, подчиненной Богу: эту покорность я чувствовала и здесь, на посту, пока приходила в себя после травмы.

Почему-то я чувствовала, что эта роль напрямую связана с великой тайной. Апостол Павел упоминал о ней в Послании к Колоссянам (Кол 1:27): «В тайне сей… которая есть Христос в вас, упование славы». Я молилась, чтобы Христос во мне – святая тайна, которая все яснее открывалась в моей жизни, – прошел еще глубже, а Бог преобразил меня за мой «тюремный срок».

В 14:55 я стояла у пульта управления в ожидании своих избавителей. О, хвала Небесам! У вышки появились два надзирателя второй смены. С пульта я открыла им дверь и еще несколько минут провела над журналом: прежде чем отправиться домой, мне требовалось записать фамилии и личные номера надзирателей, явившихся на вызов. Наконец, я, обессиленная, забрала рюкзак и термос и спустилась по железной лестнице. Несколько заключенных видели, как я уходила. Их глаза казались запавшими и грустными, по их лицам я поняла, что им уже все известно. По тюрьме распространились вести о том, кто умер и как. Я грустно им улыбнулась, надеясь выразить сочувствие.

В коридоре, ведущем к кабинету старшего надзирателя, меня догнали несколько надзирателей первой смены.

– Привет, Мерк! Слышали, что сегодня было в корпусе В?