Девочка-ворона

– Виктория, дорогая, – умоляющим тоном произносит София, – я не понимаю, о чем ты. Что ты имеешь в виду?

У тебя в квартире уже заперт один маленький мальчик. В комнате за стеллажом.

София ничего не понимает, ей становится все более не по себе.

Тут она вспоминает содержание песенки, которую впервые услышала, сидя связанной в яме посреди джунглей.

Mambaa manyani… Mamani manyimi…

Огородное пугало трахает детишек… У нее, должно быть, грязная п…а…

Ах ты, мерзкая жирная шлюха. Резать руки лезвием тебе показалось мало?

София думает о том, как она, сидя позади дома тети Эльсы, кромсала себе руки.

Прятала кровавые раны под длинными рукавами футболок.

Теперь ты вместо этого покупаешь слишком тесные туфли. Только чтобы напомнить себе о боли.

София смотрит себе на ноги. На пятках у нее кровавые мозоли от многолетних самоистязаний. На руках светлые шрамы от бритвенных лезвий, кусков стекла и ножей.

Внезапно у нее открывается вторая часть памяти, и то, что прежде было неотчетливыми статичными картинками, превращается в целые фрагменты.

Прошлое становится настоящим, и все встает на свои места.

Руки отца и осуждающие взгляды матери. Мартин на колесе обозрения, мостки на Фюрисон и стыд за то, что она его потеряла. Академическая больница в Упсале, лекарства и терапия.

Воспоминание из Сигтуны и окружившие ее девочки в масках. Унижение.

Насилующие ее парни в Роскилле, бегство в Копенгаген и неудавшаяся попытка самоубийства.

Сьерра-Леоне и дети, ненавидящие, сами не зная что.

Яма в темноте, мягкая земля у ног и луна сквозь материю.

Сарай для инструментов в Сигтуне, утоптанный земляной пол и лампочка сквозь повязку на глазах.

Та же картинка.

София копалась в душе Виктории и иногда видела то, что сама Виктория всю жизнь пыталась забыть. Теперь Виктория разгуливает у нее дома, в ее частной сфере. Она присутствует всюду и нигде.

А магнитофон, с которым ты часами сидела и говорила, говорила, говорила. Ничего удивительного, что Лассе тебя бросил. Он, вероятно, просто не выдержал бесконечной болтовни о твоем паршивом детстве. Ведь это тебе хотелось пойти в Торонто в секс-клуб, тебе хотелось группового секса. Чего удивляться, что он не захотел иметь с тобой детей.

София пытается протестовать, но не может издать ни звука. Он ведь стерилизовался, думает она.

Ты же извращенка. Ты пыталась украсть его ребенка. Ведь Микаэль сын Лассе! Ты что, забыла?!

Голос звучит так громко, что она отступает назад и падает на диван. Ей кажется, что у нее сейчас лопнут барабанные перепонки.

Микаэль? Сын Лассе? Этого не может быть…

Ты просто кукушка!

Возникает картинка счастливой семьи в новогодний вечер в Сальтшёбадене. София видит, как Лассе пьет вместе с Микаэлем.

Убив Лассе, ты подцепила Микаэля. Ты что, не помнишь? Телефонные каталоги, которые ты разбросала по полу, чтобы выдать это за самоубийство. Веревка оказалась слишком короткой, разве не так?

Откуда-то издали слышно, как Самуэль возвращается из ванной, и София смутно видит, что он садится возле журнального столика. Он открывает пакет с едой и начинает есть, а она молча наблюдает за ним.

Самуэль жадно пьет колу.

– Who у a talking to, lady?[70] – Он качает головой.

София встает и выходит в прихожую.

– Eat and shut up[71], – шипит она ему, но не может определить, расслышал ли он ее слова, поскольку он не реагирует.

В висящем над столом в прихожей зеркале она видит собственное лицо. Такое впечатление, будто одну сторону парализовало. София не узнает себя – настолько старой она выглядит.

– Какого черта, – бормочет она зеркальному отражению, приближается на шаг и улыбается, подносит палец ко рту и проводит им по переднему зубу, который сломался, когда она двадцать лет назад пыталась повеситься в номере гостиницы в Копенгагене.

Мимесис[72].

Связь между ней самой и тем, что она видит, не вызывает сомнений.

Теперь она вспоминает все.

Тут снова звонит мобильный телефон.

Она смотрит на дисплей.

10:22.

– Бергман, – отвечает она.

– Виктория Бергман? Дочь Бенгта Бергмана?