Девочка⁰

– Мало ли что я сказал. У тебя нет своей головы? Или тебе это тоже для чего-то выгодно? – Он усмехнулся, странно меня оглядев. – Я тебе даю возможность быть тем, кем ты хочешь, а ты мне помогаешь. Тоже ведь взаимовыгодно? Кому от чего плохо?

– Тому мужчине плохо, – негромко заметил я.

Мы остановились рядом с кабинетом математики, перед иконой Богородицы «Прибавление ума» (она висела над дверью).

– Да ему пофиг, – ответил Гордей. – Такой же, как и все.

– В смысле? – опять спросил я.

– Все вокруг взаимовыгодные мошенники, – со знанием жизни пояснил Гордей. – Вот видела у рыжего, у Ромы, джинсы были Levi’s? Знаешь откуда? Его мать там работает консультантом, она их и сперла, якобы не уследили за кем-то. Кражу в итоге повесили на всех поровну, и отвалила за них мама Ромы не двадцать косарей, а один косарь. Разница большая, да? И так живут все вокруг.

– Не все, – упорно ответил я.

– Все. Учителя собирают на ремонт, врачей «благодарят» деньгами за более внимательное отношение, с гаишниками всегда можно договориться прямо на месте. И так во всем. Вроде бы ничего, вроде бы по мелочи, а в итоге сплошное, как ты это называешь, мошенничество.

– Да, но… – Я растерялся. – Да, может быть, люди и слабы духом, но это же не значит, что это хорошо, что так и надо. Мы должны сопротивляться этим желаниям. Так папа говорит.

– Да, папа, – ухмыльнулся Гордей. – Ты еще когда не родилась, мы жили в общаге. Теперь – хата. Откуда деньги?

– С пожертвований… – неуверенно ответил я.

– Что, нажертвовали на квартиру пять миллионов?

– Ну а как еще…

– Крещение – три косаря, отпевание – семь, венчание – два, соборование – тоже в районе двух, освящение квартиры, машины, офиса – по штуке за каждое, а еще можно крестик освятить за сто рублей.

– Это не мошенничество, люди сразу знают, что нужно платить.

– В том и дело, что не нужно. Они не обязаны. Это же церковь, – пояснил Гордей. – Они не имеют права требовать за это денег. Но наш батя требует. Он без этого как будто и не священник. Так что это тоже мошенничество, просто оно другое.

– Ну и что, – не сдавался я. – В конце концов, священники тоже люди и ошибаются. А мы должны стремиться жить честно, а не веру продавать.

– Смотри, чтобы вера сама тебя не продала, – засмеялся Гордей.

– Не продаст, – нахмурился я.

– Ну-ну. Растят из тебя давалочку-борщеварочку, а ты и рада.

– Кого? – не понял я.

Прозвенел звонок на первый урок, и дети начали лениво разбредаться по кабинетам. Стараясь перебить общий гул, Гордей наклонился ко мне и вкрадчиво проговорил прямо в лицо:

– Они делают из тебя жену, которая будет рожать по десять детей при каком-нибудь жирном попе. Настоящая жизнь шире, чем эта школа, чем эта церковь. – Он неопределенно махнул рукой за окно – в сторону храма. – Она шире, чем твои понятия о хорошем и плохом, о добре и зле. Она шире Бога, Иисуса, Аллаха, черт знает кого еще, она не ограничивается этим. Так что выбирай, с кем ты хочешь быть: с ними или со мной?

Сказав это, он, не дожидаясь моего ответа, развернулся, насмешливо перекрестился перед иконой Богородицы и скрылся за дверью в класс.

Вася победил

Все ученики нашей православной гимназии были обязаны причащаться в Страстной четверг. Учителя-священнослужители частенько наставляли, что причащаться лучше каждое воскресенье, но соблюдали такое правило лишь единицы. Гордей, например, не причащался никогда, если это не было принудительно, как накануне Пасхи.

Я всегда был рад наступлению Страстного четверга, потому что это означало скорое завершение Великого поста. Мне приходилось поститься, потому что ел я только то, что готовила мама, а родители строго соблюдали пост. Гордей умудрялся и в этом улизнуть от церковных правил, тайком покупая бургеры и молочные продукты. Раньше я не понимал, откуда он берет на это деньги, но после ситуации с машиной мне многое о брате стало понятней.

Для причащения нас выстраивали в очередь – сначала младшие классы, потом старшие. Я слышал, как во время построения Гордей спорил со своей учительницей:

– Почему я должен облизывать ложку после ста человек? Это негигиенично!

В ответ учительница и некоторые его одноклассницы начинали шикать, говорить ему: «Ты дурак, что ли?» – и серьезно объяснять, что, когда речь идет о Крови и Плоти Иисуса, не должно быть мыслей о грязи. Оно все чистое по умолчанию, потому что святое.

– А глисты у первоклашек тоже святые? – ворчал Гордей. – У них по-любому у всех глисты.

Другие ребята закатывали глаза, а я хихикал. Раньше мне было стыдно, что Гордей так себя ведет во время серьезных обрядов, но теперь почему-то стало смешно. Я чувствовал, что я с ним на одной стороне.