Девочки Гарсиа

Мы выполняли прыжки на месте. Мы дотрагивались до пальцев ног. Мы сжимали и разжимали пальцы «для циркуляции» и довели себя до состояния гимнастического остервенения.

Наконец начался непосредственно урок живописи. Донья Чарито провела демонстрацию с помощью своей кисти.

– Первый шаг – надо проверить ворс на правильную собираемость. – Она обмакнула свою кисть в воду и принялась извлекать из краев банки всевозможные изощренные чистящие и постукивающие звуки, будто нянька, кормящая с ложечки привередливого младенца.

Мы послушно сделали то же самое.

Она продолжала на своем невразумительном испанском, который мы едва понимали:

– Второй шаг – это надлежащая манера держать орудие. Не таким способом и не таким образом… – Она обошла каждый стул с инспекцией. И подняла всех нас на смех.

Из-за этих правил мне казалось, что я никогда не смогу нарисовать великолепный, роскошный и безумный мир, бьющий через край у меня внутри. Я попыталась сосредоточиться на демонстрации, но что-то начало царапать изнутри мою рисующую руку. Что-то скреблось в двери моей воли, и мне необходимо было это выпустить. Я взяла свою мокрую кисточку, набрала золотой краски, и в один молниеносный мазок на бумаге возникла кошка – усы, хвост, мяу и все такое прочее!

Освободив внутри себя место размером с кошку, я задышала немного легче. Донья Чарито стояла ко мне спиной. Колибри на ее гавайском платье вонзила свой саблевидный клюв между курганами ее зада. Время еще было.

Я повертела кисточкой в банке с водой. Жидкость приобрела цвет моей первой утренней мочи. Я набрала фиолетовой краски, и на бумагу выскочила нескладная синюшная кошка, а за ней еще одна, коричневая.

Рисуя, я так погрузилась в себя, что не услышала ни ее предостерегающего возгласа, ни шлепанья ее островных сланцев по линолеуму, когда она спикировала на меня. Ее алые ногти оторвали мой лист бумаги от доски и смяли его в комок.

– Ты, ты не повинуешься мне! – вскричала она.

Ее лицо стало таким же грязно-красным, как моя банка с водой. Она подняла меня за предплечье, одним духом умчала меня за дверь в темную гостиную и плюхнула на жесткий стул с плетеной спинкой.

Ее зеленые глаза по-кошачьи сверкнули. В них были карие крапинки, как если бы в ее радужках завязло и окаменело что-то живое.

– Ты не должна двигаться, пока я не дала тебе разрешения. Это доходчиво?

Я покорно кивнула. Краем глаза я видела, как мои напуганные кузины послушно практикуют свои первые мазки. На секунду донья Чарито заполнила дверной проем своим громоздким телом, а потом оглушительно грохнула дверью.

Я сидела неподвижно, как один из ее натюрмортов, висевших на стенах вокруг меня. В темной, притихшей, безвоздушной комнате чувствовалось ее присутствие. Ее кисть была занесена над моей головой. Она могла закрасить мои волосы, замазать мои черты, превратить мое лицо в обыкновенную тарелку для яблок, винограда, слив, груш, лимонов. Я не смела шевельнуться.

Но вскоре я почувствовала, что не могу усидеть на месте. Я видела, что эти уроки живописи не сулят никакого удовольствия. Казалось, будто все, что мне нравилось в этом мире, было дурным. Недавно я начала брать уроки катехизиса, готовясь к своему первому причастию. Католические сестры из монастырской школы Вечно скорбящей Богоматери учили меня разбирать мир, словно белье для стирки, на плохое и хорошее, наставляли, какие грехи простительны, а за какие я, если умру в момент наслаждения, попаду прямиком в ад. Не успела я приступить к своей жизни, как совесть начала расставлять все, будто натюрморт или живую картину. Но в то утро в доме доньи Чарито я была еще не готова изображать из себя одного из образцовых детей этого мира.

Я поднялась с неудобного стула и вышла в прихожую, где наши туфли были расставлены аккуратным рядом, как если бы их собирались расстрелять за грязь на подошвах. Не успела я найти свою пару туфель, как с заднего двора послышался выкрикивающий проклятия мужской голос. В обычных обстоятельствах я бы побежала в противоположном направлении, но проклятия, которыми он сыпал, были теми же, которые я бормотала себе под нос в адрес доньи Чарито. Меня потянуло на разведку.

В патио никого не было. Солнце висело низко на облачном холсте с темно-фиолетовыми и серо-грозовыми завитками. Я вышла за незапертую калитку в высокой живой изгороди гибискуса и оказалась на грязном заднем дворе, заваленном бревнами и деревянными обрубками, будто плотницкая мастерская. Впереди стоял некрашеный сарай с одним высоко расположенным окном и одной дверью, запертой на огромный висячий замок. Крики мужчины доносились изнутри, но теперь меня заинтересовал другой, постукивающий звук – с таким же стуканьем мы с кузинами танцевали для гостей. Мне захотелось разузнать что-нибудь секретное про донью Чарито. Таково было в том возрасте мое представление о мести. Что человек хранит в прикроватной тумбочке. Какого цвета его трусы. Как он выглядит, когда неуклюже сидит на маленьком ночном горшке. И когда этот человек обрушивал на меня строгое наказание, я могла уничтожить его взглядом: «Я тебя знаю, я тебя знаю».