Девочки-лунатики

Девочки помотали головами, все трое, и на сей раз синхронно. Наташа сидела за городом, не читала газет и не слушала радио. Галке и Таньке вообще было плевать на мировые события.

— Расскажи им, — велел Миша. Упырь снова оскалился, от чего его рот растянулся до самых ушей. Сходство с вампиром стало абсолютным.

Радикально настроенные товарищи решили выступить с протестом. На сей раз повод был выбран весьма существенным. В далекой Америке внешне благополучная семья, законопослушная и респектабельная, довела до самоубийства ребенка. Возможно, мировая общественность не содрогнулась бы от жестокости, и это дело так и не дошло бы до России, если бы не тот факт, что ребенок был русским. Усыновленный мальчик прожил в США около семи лет, и все эти годы подвергался истязаниям со стороны папаши и мамаши. Семья Джонсонов пыталась отрицать свою причастность к этому делу и, вполне вероятно, без особого труда бы доказали, что неуравновешенный русский мальчик сам довел себя до ручки, однако дотошные журналисты раскопали личный видеоблог ребенка. Пол Джонсон, носивший в прошлой жизни имя Паша Чердынцев, сперва рассказывал на английском, сколько раз и куда ударил его приемный отец, демонстрировал синяки и ссадины в камеру ноутбука, потом рассказывал, как мать лишает его обеда и ужина, заставляет спать на голом полу подвала, а потом, захлебываясь в слезах, на ломаном, подзабытом русском, сказал в камеру:

— Пожалуйста, спасите меня.

На последней видеозаписи в прямом эфире мальчик уже не плакал, и вообще производил впечатление сомнамбулы. Зрители в ужасе увидели, как ребенок неловко забирается на табурет к висящей с потолка петле, надевает ее на шею, а потом прыгает вниз. Агония русского мальчика длилась несколько секунд.

Скандал разразился почти сразу. В США вылетел известный российский правозащитник, специализирующийся на преступлениях против детей. Случай жестокого обращения с усыновленными детьми из России был далеко не первым. Правительство уже приняло закон, запрещающий гражданам США усыновлять русских детей, однако теперь радикалы решили взять реванш и потребовать, чтобы всех усыновленных вернули на родину, предлагая всем сознательным гражданам принять участие в акции протеста с гениальным в своей затасканности лозунгом «Спасем Россию и русских!»

— По-моему, это глупость, — равнодушно сказала Галка. — Если говорить о жестокости, так надо на своих посмотреть.

— Вот именно, — поддержала Танька, нервно поправив кудри. — Меня папаша лупил почем зря, я в синяках ходила лет до четырнадцати. И ничего ему не было, хотя я даже участковому жаловалась.

— А потом, что? Перестал? — хохотнул Шершень.

— А потом я в Москву уехала, — мрачно пояснила Танька. — Так что он щас над младшими измывается. Я иногда в страшных снах вижу: бегу, а он за мной с ремнем, а глаза бешеные… Полдетства, проведенные под кроватью, это, знаете ли много…

Танька замолчала и мрачно уставилась в пол.

— Почему под кроватью? — спросил Шершень.

— Потому что там он меня не мог достать, — пояснила она. — Кровать была железная, сдвинуть с места ее не хватило бы сил. Я забивалась в угол и сидела, пока он не угомонится. Так что я очень этого ребенка понимаю.

— То есть ты против акции? — поинтересовался Упырь. Танька пожала плечами.

— Почему же? Я — за. Пиндосам надо вставить по самые гланды. Они и так живут круто, да еще с жиру бесятся. Пусть своих усыновляют. Думают, если мы бедные, так над нами издеваться можно?

— Натах, а ты что думаешь?

— А?

Наташа вздрогнула, с трудом оторвавшись от малоприятной картинки, нарисованной в воображении. Там она видела не беспомощно болтающегося в петле мальчишку, а его заплаканное лицо, трясущиеся непослушные губы, выговаривающие мольбу о помощи.

— Ты участвуешь? — переспросил Шершень.

Она инстинктивно прижала руку к животу, где, возможно, уже зарождалась новая жизнь, а потом перевела взгляд с Шершня на Мишу.

Кто из них?

— Конечно участвую, — жестко сказала она, подумав, что в этой ситуации мог оказаться и ее ребенок. — А что надо делать?

— У нас есть план, — сообщил Упырь. — Но тут нужна песня. Такой хитяра, жалостливый, про детей и про смерть. Будем транслировать его в прямом эфире. Но сделать его надо за два дня, потому что выступать будем в воскресенье.

— На площади? — поинтересовалась Танька. — Или в клубе?

— Нет, кое-где еще, — оскалился Упырь. — И от вас, девочки, потребуется максимум актерского мастерства. Но это потом. Натах, помнишь, ты нам пела ту, с конкурса? Про запланированную смерть?

Она кивнула. Упырь вытащил из-под стола гитару и сунул ей.

— Давай. Девчонки, а вы послушайте. Надо ее на голоса разложить, ну и подыграть. Пой, Наташ.

Она побренчала по струнам, проверяя степень настройки, а потом надрывно заголосила, с первого куплета, ударившего в стены тяжким стоном умирающего ребенка. И от этих незамысловатых слов ей самой стало горько и плохо, как будто вся боль мира выплеснулась на нее горячей грязной волной чужих страданий, впитываясь в кожу, словно нефть.

Всё размеренно, по распорядку,