Девственная любовница

Помню, однажды она была нездорова, по-видимому, мучаясь болями в животе, и в домашнем халатике присела рядом со мной на диван. Её отец, как я буду его называть, чтобы избегать бесполезных повторений, сидел напротив нас. Она находилась в непосредственной близости от меня, и я чувствовал тепло и давление её тела через легкую материю, которая была явно её единственной одеждой. Я изнывал от чувственного томления, однако она не испытывала ничего. Год спустя я напомнил ей эти обстоятельства, и она призналась, что совершенно не помнит того волнующего происшествия, которое я не могу забыть до сих пор.

Таково было развитие событий вплоть до лета 1897, когда я решил постепенно расстаться с семейством Арвеля. Я любил девушку, хотя ничем себя не выдавал и видел, что ровным счетом ничего для неё не значу. Я не отваживался высказаться, поскольку чувство честности все ещё жило во мне, напоминая о том, что я не должен никоим образом пользоваться гостеприимством своего друга, тем более, что он души не чаял в девушке и они всегда оказывались по одну сторону баррикад, ибо в конфликтах с матерью она неизменно вставала на защиту отца.

Когда меня звали в Сони, приглашения часто писались рукой Лилиан, уступавшей желаниям пап, и я отвечал настолько нежно, насколько только мог отважиться. Я был крайне удивлен и обрадован, когда в июле или августе 1897 обнаружил, что письма её кажутся более сердечными, а однажды она попросила меня проводить её до почтового отделения. Я с восторгом согласился, тем более что до сих пор нас всегда сопровождал пап, так что я не мог позволить себе ничего, кроме какой-нибудь невинной шутки относительно свадьбы, когда она резко возражала, что, мол, вовсе не собирается замуж и всегда будет с пап. Я был рад отметить, что Лилиан как никогда близка к тому, чтобы вступить со мной в интимные отношения, и понял, что мне ничего не стоит сделать так, чтобы меня полюбили.

Первые её письма, которые были, по сути, не более, чем приглашениями, написанными в угоду родителям, я уничтожил, однако теперь в некоторых содержались очень изящные намеки, поощрявшие меня к продолжению того, что быстро превращалось в настоящий флирт. У нас было немало подобных прогулок и разговоров, однако я слишком возбуждался от восторга, чтобы запоминать даты или делать пометки, так что сей час мне приходится суммировать все наши беседы и быстро переходить к делу, поскольку я намерен попытаться придерживаться голых фактов, делая признание как можно более кратким. Я тщательно избегал всяческих ссылок на посторонние события (кроме одного или двух примечательных примеров), обходя упоминанием гостей, встреченных мною в Сони, и всего того, что не имело отношения к любви Джеки и Лилиан.

Разговоры наши потекли по весьма свободному руслу, стоило Лилиан в ответ на мой вопрос с подковыркой рассказать, как одна из её клиенток занималась с ней любовью и вызвала негодование, поцеловав в губы. Я объяснил, что это, мол, из-за того, что в ней есть кое-что от мужчины – она носила мальчишескую соломенную шляпу, – и вскоре перевел беседу на любовников. Она призналась в том, что никогда их не имела, хотя кокетничать ей приходилось. Юноши ей не нравились, и она предпочитала им мужчин зрелого возраста. Тогда я пошел в масть и предложил себя, что, разумеется, было с готовностью принято. Насколько я припоминаю, то был наш первый важный разговор, вскоре после которого я оказался получателем очередной записки; в ней меня приглашали провести в милом обществе весь день, а заодно спрашивали о здоровье моего пса Смайка. Она прибавила, что шлет ему поцелуй, поскольку не отваживается предложить таковой его хозяину, как бы сильно ей этого ни хотелось. Следующая наша беседа, протекавшая во время прогулки по улицам и переулкам Сони, была уже ближе к делу. Я держал ладонь девушки в своей и ласкал её голую шейку, откровенно признаваясь в любви, на что она отвечала рассуждениями о некой опасности. Я объяснил, что уже не молод и что светский человек вроде меня может делать приятное, не опасаясь нежелательных последствий. Одним словом, я предложил ей безопасные ласки.

– Мне бы хотелось чего-нибудь посерьезней, – возразила она.

Я сразу же подумал о том, что она уже побывала в объятьях настоящего любовника и теперь намекает на мужское домогательство во всей его полноте, и решил отпустить поводья моей до сих пор сдерживаемой страсти. Я рассказал Лилиан о том, как давно томлюсь желаньем овладеть ею, и напомнил о робких попытках сблизиться с ней. Она поняла, что если я и возвращался раз за разом в Сони, то делал это исключительно ради неё. Таким образом, я вскоре добился от неё половинчатого обещания навестить меня как-нибудь в Париже, причем мне следовало выдумать дамский почерк, поскольку ни пап, ни маман не прикоснутся к её письмам до тех пор, пока конверты похожи на корреспонденцию от женщины, которая может быть просто клиенткой. Потом я попросил об обещанном поцелуе, однако пояснил, что не хочу, чтобы это было дурацким прикосновением губ бабушки.