Девственная селедка

— Бульон будешь? И что ты пьешь?

— Ох, все-таки перелет сказался… Я же привез шикарный виски…

— А как насчет водочки? На черносмородиновых почках?

— От мамы осталась?

— Нет, конечно. Я сам настаиваю. А можно на апельсиновых корочках, на калгане…

— Родька, это попахивает «Старосветскими помещиками», — засмеялся Платон.

— О, ты помнишь Гоголя! Ценю, брат. Так что?

— Давай на черной смородине. Ну и запах… Ох, как вкусно… А бульон кто варил?

— Я. И мясо я приготовил, все кроме пирогов…

— Молодец, а я только яичницу могу…

Они выпили, не чокаясь, за помин души отца и матери.

— Тоник, а ты классно смотришься. Подтянутый, красивый. Спортом занимаешься?

— Приходится. Иначе наш график не потянешь.

Выпили еще и еще. Родион достал из духовки мясо, из холодильника квашеную капусту и соленые огурчики.

— Родя, братик, только не говори, что ты и капусту солил, а то я расплачусь…

— Тоник, очнись, а рынки на что?

— Слава богу… А то уж я испугался…

— Тоник, скажи, ты жениться хочешь?

— Жениться? У тебя что, и невеста для меня припасена? Надеюсь, не в холодильнике? — у Платона вдруг начал слегка заплетаться язык.

— У меня есть старая подружка, Фаина, чудо-баба!

— Ты предлагаешь мне свои объедки?

— Да боже упаси. У нас с ней никогда ничего. Но она разошлась с мужем, сейчас в простое, такая баба… Умная, красивая, энергичная, а готовит… Мечта!

— А что ж ты сам-то?

— Да не мой тип… И вообще, мы дружим… А это частенько куда ценнее постели…

— Сколько лет?

— Тридцать пять…

— Да ну… Старовата…

— Ну ты и скотина!

— А у тебя-то самого сколько лет бабе?

— Что в данном случае подразумевается под словом «баба»? — Родион тоже был изрядно пьян. Его тянуло на откровенность. — У меня сейчас нет постоянной… девушки. Или бабы… Но влюблен я по уши, братишка ты мой дорогой. По у-ши, понимаешь?

— А она?

— А она… нет. Вот такая петрушка. А ей, между прочим, сорок один год и сыну девятнадцать…

— Родька, я тебя не узнаю! — пылко воскликнул младший брат. — Добивайся! Бери штурмом!

— Она живет в другой стране…

— Как ее зовут?

— Лали.

— Лали? Красивое имя… Она что, замужем?

— Вдова.

— Невеселая вдова?

— Именно.

— Так развесели… Укради ее, увези куда-нибудь в романтическое место… Она кто по национальности?

— Русская.

— А живет где?

— В Германии.

— Укради! Точно говорю, укради и она твоя будет.

— Что ты заладил, укради, укради. Мы ж цивилизованные люди.

— К чертям цивилизацию! Один мой знакомый в Нью-Йорке втюрился в девицу, а она фордыбачила, так он подогнал машину к месту ее работы, а она пела в русском ресторане, дождался пока она выйдет, предложил подвезти, она села к нему и он ее увез за город, в шикарное место, ну она и не устояла. И учти, это в Америке! У вас, да и в Европе, еще нет этого идиотизма с сексуальными домогательствами, чуть что и суд… Бред собачий… А как прикажете размножаться, а? Так что, братишка, вперед! Хотя зачем тебе баба за сорок с взрослым сыном? Да еще в Германии… Дурак ты, Родька, хоть и старший брат.

— А я вот сейчас тебе ее покажу… — Родион встал и слегка покачиваясь вышел. Через минуту он вернулся. — Вот смотри, какая…

Платон взял в руки рамку.

— Кто это? — спросил он вдруг охрипшим голосом.

— Лали.

— Глупость какая… Так не бывает.

— Почему?

— Это Ева…

— В смысле, что я Адам?

— В смысле, что это Ева… Она была моей невестой, а потом бросила меня и исчезла… Это из-за нее я приехал.

— Что? Что ты несешь? Какая к черту Ева?

— Ева, надо же… забыл фамилию… Студенточка мединститута… Мы собирались пожениться, а она… И чего ей было надо, хотелось бы знать… Красивая была, зараза… И предкам нравилась, мама ей шмоток надарила, у нее потом хватило наглости заявиться к маме и все вернуть… Гордая, сука!

Родион почувствовал, что трезвеет.

— Тоник, опомнись, это не она! Просто похожа, наверное. Это Лали, она художница, делает какие-то эксклюзивные украшения… У нее магазин…

— Кстати, у Евы мать была художница, правда, какая-то шизанутая, вышла замуж за еврея и умотала в Израиль… Евка потребовала, чтобы я не скрывал этого от предков… Ну, они и купились… Честная, мол, благородная, а она потрахалась со мной и слиняла…

Платон всхлипнул, его совсем развезло.

— Вот, братушка, а теперь ты попал… Плюнь на нее… Плюнь! Она тебе жизнь сломает!

— Но тебе-то она жизнь не сломала, впрочем, это все чушь… Твою звали Ева, а это Лали… Дай сюда! — он вырвал из рук брата фотографию.

— Да она это, она! Скажи, у нее на правом плече есть шрам? — вдруг вспомнил Платон.

— Шрам? Да… есть, — побледнел Родион.

— Ну, что я говорил! Это она, сволочь…

— Не смей так говорить! Если она тебя бросила, это еще ничего не значит.

— Значит! Меня никто не бросал, ни до, ни после. Я сам их всех бросал… Слушай, Родька, мне одна ее подружка потом сказала, что Евка связалась с сорокалетним стариком… Я еще тогда удивлялся, а мне уже сорок три… Обалдеть. Значит, он был не старик, а мужчина в самом соку… Опытный… Надо же…

— А где ты с ней познакомился?

— На каком-то концерте… Увидел и сразу заволновался… Она такая была… прозрачная что ли… И глаза бирюзовые. А главное, коса… У нее коса была до попы… Тургеневская такая девица… И пришла одна…