Девственная селедка

— Да. Я же один, мне больше не надо.

— И там все по-старому?

— Нет, я сделал ремонт, все поменял, столько лет… Многое пришло в негодность.

— Понимаю, но жаль.

Родион пожал плечами.

— Тоник, лучше расскажи, как ты живешь? Чем занимаешься? Семьи, как я понимаю, нет?

— Дважды был женат. Но неудачно. Детей почему-то Бог не дает. Но я не жалею. Как погляжу на друзей своих… У одних два сына наркоманы, у других дочь оголтелая гринписовка, совсем сумасшедшая, у кого-то дочь проститутка… Ну а ты, брат? Тоже бездетный холостяк?

— Увы. Но хватит о грустном. В холостой жизни тоже масса плюсов, а о пресловутом стакане воды нам еще рано задумываться, ты согласен?

— Безусловно.

— Пироги с капустой по-прежнему любишь?

— Родька, ты помнишь? — вдруг страшно умилился Платон.

— Помню, конечно. И тебя дома ждет пирог.

— Здорово…

— Скажи, а с чего это ты вдруг решил навестить родные пенаты?

— Старею, наверное. Вдруг стала сниться одна девчонка, о которой не вспоминал давным-давно.

— Так ты к девчонке приехал? Она, небось, уже бабулька?

— Да нет, зачем она мне, и где ее искать? Просто эти сны растревожили и я решился…

— Ну и молодец! — Родион хлопнул брата по плечу.

— А чем же ты теперь занимаешься?

— Журналистикой.

— Вот как! Интересно… А как же вулканы?

— Это первая любовь. А с первой любовью редко остаешься на всю жизнь. У нас же невозможно было одно время заниматься наукой.

— И о чем ты пишешь? О политике?

— О нет, это не моя сфера. Я пишу о разных странах, много путешествую… вернее, путешествовал, сейчас вместе с другом издаем журнал о путешествиях и туризме.

— Тебе это интересно?

— Весьма.

— И судя по твоей машине, приносит доход.

— Приносит.

— Родька, а мама… Как она умерла?

— Знаешь, давай в машине не будем об этом говорить. Оставим печальные темы на потом. Успеется.

— Хорошо, как скажешь…

Они замолчали. Платон смотрел в окно и не узнавал родной город. И брата в общем-то тоже… Он стал вальяжным, невозмутимым, и слегка по-русски расхлябанным. А Платона не отпускало нервное напряжение, в котором он жил все эти годы… Мы, наверное, уже несовместимы… хотя я по-прежнему люблю его… еще бы, старший брат… Как я им гордился в школе. Да и потом… Он казался мне бунтарем, немыслимым храбрецом. А какие фотографии он привозил из своих экспедиций. Потоки раскаленной лавы… Это было так красиво и романтично. Помню, эта дурочка Ева стояла возле одной из таких фотографий, а потом вдруг сказала: «Знаешь, Тоник, твой брат жутко смелый, я бы ни за что на свете не полезла в такое пекло».

Платон тогда обнял ее и спросил: «А со мной тоже бы не полезла?»

А она засмеялась: «Да ты и сам бы не полез… Я права? А твой брат, он герой, наверное…»

«Папа говорит, что не герой, а просто дурак».

А она тогда так усмехнулась… скривила губы. Романтическая девочка была… Я потом встретил ее подружку, кажется, ее звали Женькой, да, точно, и эта Женька сказала, что у Евки шарики за ролики зашли, и она втюрилась в какого-то старого мужика и уехала с ним куда-то… то ли в Сибирь, то ли наоборот за границу… Не помню… Да и вообще, сдалась мне эта Ева…

— Родь, это что, улица Горького?

— Да, теперь Тверская…

— Да-да, это еще при мне переименовали, кажется…

— Тоник, а ты где, собственно, сейчас живешь?

— В Нью-Йорке. Я так люблю Нью-Йорк. Правда, мне приходится два часа ездить на работу. К тому же сейчас практически невозможно нормально продать квартиру. Я хотел купить дом за городом… поближе к работе, но… А ты был в Нью-Йорке?

— Да, и неоднократно…

— Что ж ты меня не нашел?

— Я подумал, раз ты не объявляешься, значит, не больно-то я тебе нужен. Но, должен признаться, когда бывал в Нью-Йорке, всегда внимательно всматривался в лица… Безотчетно… видимо, все же хотел тебя встретить. Ты молодчина, что приехал! Я рад, братишка, правда…

— О, Кутузовский! — воскликнул Платон. — Его не переименовали?

— Нет. Кутузов по-прежнему в чести.

Квартиру Платон не узнал. Только отдельные вещи. Отец любил антикварную мебель, и старший брат, похоже, унаследовал эту любовь.

— Красиво… Но не узнать… О, буфет на месте! Хорошо…

— Будешь жить в моем кабинете… Устраивает?

Стены кабинета были увешаны большими фотографиями. Все знакомо — вулканы, потоки лавы. Родион на фоне извергающегося вулкана…

— Все-таки помнишь еще свое прошлое? Или боишься забыть?

— И то и другое. А хочешь, я тебе свою спальню уступлю?

— Нет-нет, тут отлично.

— Ну что, сразу к столу или хочешь отдохнуть? Ты в самолетах спать можешь?

— Да. Я спал. А вот есть хочу страшно. Но сперва приму душ.

— Я покажу, где ванная.

— Родька, ты спятил? Я в этой квартире вырос. Найду как-нибудь.

— Прости, я сдурел. Там синий халат и синие полотенца твои.

— Спасибо!

— Думаю, посидим по-братски на кухне, а?

— Еще бы! Только на кухне!

Кажется, он нормальный парень, подумал Родион. И это здорово… Я действительно рад.

Через четверть часа Платон явился на кухню, чистый, свежевыбритый и уже одетый. Родион как раз ставил в микроволновку тарелку с нарезанным пирогом.

— Родька, ты что, научился печь пироги?

— Да нет, я на такие подвиги неспособен.

— Уже одно то, что ты не забыл, подвиг! А кто пек несущественно.