Девушка без имени

Лефевр приблизился к ней и, помедлив, осторожно обнял, словно боялся причинить боль. Только теперь Соня поняла, что правая рука до сих пор почти не слушается, что все тело ломит, что в висках грохочет пульсирующий набат.

Потом она поняла, что Лефевр собирается отправить ее домой. Что он нашел-таки способ.

– Я очень тебя люблю, Соня, – негромко сказал Лефевр. – Ты должна жить.

Он с прежней осторожностью помог ей сесть и быстро покинул кабинет – должно быть, отправился за одеждой. Некоторое время Соня слушала, как где-то далеко-далеко, на улице, шумит толпа, словно бескрайнее холодное море, а потом разрыдалась так, как никогда не плакала прежде. Жить? Вернуться в мир Никитосов и Винокуровых, где не найдется ни помощи, ни защиты, ни любви? Что она там будет делать?

Ответ пришел откуда-то со стороны, четкий и ясный:

– Сражаться. Ты будешь сражаться.

Соня понятия не имела, кто это говорит, но слова прозвучали в ее голове с такой железной уверенностью, что она и не подумала сопротивляться. Говоривший передал ей свою непоколебимую твердость; Соня кивнула и спросила:

– А Огюст-Эжен? Он сможет пойти со мной?

– Нет, – отозвался говоривший. Только сейчас Соня поняла, насколько у него приятный и мелодичный голос. – Нет, пройти сквозь врата сможешь только ты. У тебя отняли имя, но ты его вернула. У тебя отняли жизнь, но ты ее найдешь. Назови свое имя и входи.

Возникший на пороге Лефевр замер, глядя, как глиняный шарик с неторопливой величавостью выплывает из темного бумажного пакета, в который был помещен на хранение. Он медленно поднимался к потолку, постепенно наливаясь золотым огнем, он грел, но не опалял, и он пел. Он был не просто артефактом – умершим и оживленным, он был точкой соприкосновения всех возможных миров.

И он был радостью.

Соня смотрела на него и смеялась. Свет ложился на ее заплаканное лицо мягкими сияющими мазками, превращая девушку в огненного духа. Лефевр не мог оторвать от нее взгляда, и чувство потери – жесткое, окончательное чувство – уже не имело над ним власти. Соня отправится домой, Соня будет жить: это было самым главным.

– Имя! – пел артефакт. – Назови свое имя и входи.

И тогда Соня сделала шаг назад и обернулась к Лефевру. Несколько пронзительных долгих минут они смотрели друг на друга, и сияние артефакта стало угасать, а музыка отдалилась. Соня подошла, и Лефевр понял, что она уже не здесь и не с ним.

И это было правильно.

– Я собрал для тебя сумку, – сказал он, и в голосе прозвучало непривычное смущение. – Там деньги, драгоценности Бригитты… ты всегда сможешь их продать.

– Я вернусь, – прошептала Соня, глядя ему в глаза. – Огюст-Эжен, я вернусь. Ты… ты дождись меня, ладно?

Лефевр кивнул. Соня сжала его руку.

– Там, в сумке, конверт, – сказал он. – Если получится, съезди в Ленинград. На конверте адрес… возможно, мои родственники еще живы.

– Хорошо, – Соне казалось, что еще немного, и никакая полиция и армия не смогут ее оторвать от Лефевра. Он был прав, как всегда, посылая ее домой. Оставалось только смириться с этой правотой, и Соня промолвила: – Я тебя люблю. Я тебя очень люблю.

Глиняный шар стал солнцем – взмыв над ковром, он начал вращаться по тонкой, едва различимой нити своей орбиты, и Лефевр увидел на его боках очертания материков.

– Имя! – пропел артефакт тысячей голосов, ангельским хором. – Назови имя и входи!

– Софья Тимофеева, – откликнулась Соня, и солнце взорвалось, на мгновение лишив мир звуков и красок. Ослепший и оглохший, Лефевр судорожно цеплялся за ощущение маленькой женской руки в своей руке – оно медленно таяло, становясь далеким, призрачным. Соня уходила навсегда, и это было страшное, убивающее чувство.

Солнце погасло, и мертвый глиняный шарик упал на ковер и покатился под диван.

Лефевр опустил руку.

Сейчас, когда Алита ушла – он по старой привычке называл Соню Алитой, – ему казалось, что он видит сон и вот-вот проснется. Золотое сияние защитного поля медленно угасало: скоро заклинание окончательно утратит силу, а вооруженные люди у забора выждут некоторое время и пойдут на штурм: спасать принцессу и убивать того, кто застрелил его высочество Рекигена. Принц мог сойти с ума после катастрофы, его душу мог поработить демон – неважно. Имеет смысл только то, что Лефевр совершил тягчайшее преступление против короны.

Хорошо, что Алита покинула Сузу. Ее непременно обвинили бы в соучастии в убийстве.

Лефевр пару минут постоял неподвижно, без слов прощаясь с домом и своей прежней жизнью, а затем неторопливо покинул кабинет и спустился вниз. Когда он надевал пальто в прихожей, защитное заклинание иссякло, и золотой купол рухнул – на дом сразу же обрушились звуки: лязганье оружия, стоны артефактов, готовых кинуться в бой, испуганные голоса людей за оградой. Среди них наиболее отчетливо выделялся голос Гуле: старый товарищ примчался на выручку. Лефевр подумал о нем с теплом и искренней любовью.

– А я вам говорю, что пойду! Он меня не тронет! – бушевал Гуле.