Девушка из города

Крещение было назначено на субботу. Я долго думала, сказать всё-таки или не сказать маме; наконец уже почти собралась, но тут она обнаружила за мной какую-то недоделку, начала ругаться, и моя решимость куда-то улетучилась. Пришлось солгать, что я иду на занятия в институт. Эта ложь камнем легла мне на душу, да ещё некстати всплыли в памяти мамины слова:

– А она-то не захотела тебя крестить!

Думая сделать себе легче, я спросила у тёти Любы:

– Это правда, что вы когда-то не захотели стать моей крёстной?

Она ничуть не смутилась:

– Конечно, правда. Тогда все крестились, Маша и тебя отвела. А я не понимала, зачем всё это нужно. Ради того, чтобы как все быть, что ли?

– А теперь понимаешь? – пытливо осведомилась Ленка.

– Не скажу, что очень понимаю… Но сердце тянется, ноги сами несут.

Уже у самых ворот храма она вдруг сказала мне:

– Ты можешь отказаться, если хочешь. Это ведь на всю жизнь.

– Знаю, – отозвалась я и пообещала, что буду молиться за Марину.

В храме, кроме нас, оказались и ещё люди. Пожилой священник окинул нас долгим взглядом и сказал:

– Вы пришли сюда потому, что кого-то любите: своих детей, своих друзей. Хотите заботиться о них, помогать им. Один святой сказал: «Любовь к ближнему открывает нам Бога». Главное при этом – научиться любить самого человека, а не себя в нём, как часто бывает…

Мы втроём повторяли слова «Отрекаюсь» и «Сочетаюсь», смотрели, как помазывалась елеем вода в купели. Всё происходящее казалось мне не совсем реальным, но не похожим на кино или сон, а, наоборот, таким жизненным, будто раньше вокруг всё было раскрашено в глухие тона сепии, а тут засияло цветами.

В одной руке у Марины была свеча, которая горела длинным ровным пламенем, другой она крепко держалась за меня. «Вот моя крёстная дочь», – думала я, сжимая её тонкие холодные пальчики.

На следующий день Лена с девочками уехала, забрала с собой детскую Библию и накупленные тётей Любой «божественные» книжечки. Маме я так ничего и не сказала. На июль я устроилась в лагерь вожатой, к августу вернулась, чтобы съездить на день рождения к Маринке и Илюхе, и тут-то правда обозначилась. Тётя Люба сказала, что Марина будет рада видеть свою крёстную, и мама недоуменно спросила:

– Какую крёстную?

Я, конечно, понимала, что этот факт когда-нибудь должен был открыться, и корила себя за то, что промолчала так долго, выставив в глупом свете ещё и тётю Любу.

Мама, по обычаю, не разговаривала со мной пару дней, а потом подошла вплотную и, посмотрев прямо в глаза, сказала:

– Какая же ты глупая. Ездила к ним, работала бесплатно, с детьми ихними сидела. А что уж такого хорошего они-то тебе сделали? Бутылку шампуня подарили? Картошки да тыквы? Кинули тебе кость, ты, как собака, и побежала.

Мне стало обидно:

– Это не кость… И вообще, может быть, я их люблю.

Мама презрительно хмыкнула.

– Любишь… Только я у тебя никто. Маленькая была – другие дети бегут навстречу к родителям, смеются, спрашивают: «Что купили?» Ты же только в своём углу с книжками сидела и ничего не просила. Мимо меня проходила, как тень.

– Но я же помогала, если ты просила.

– А если не просила, то и не помогала. А когда я болела, так ты ни разу ко мне не подошла, не пожалела.

Меня укололо: это была чистая правда. Когда мама недомогала, я обычно просто уходила подальше, и только по распоряжению могла что-то для неё сделать.

Мне стало жаль её, я вдруг увидела, что она немолодая, нездоровая и совсем одинокая. Я потянулась к ней, чтобы обнять, позабыв наконец про всякие опасения, но она решительно сбросила мои руки с себя.

Подумав, я передала в общих чертах наш разговор тёте Любе. Она ничего толком не ответила, только задумчиво покивала, и я сильнее встревожилась, подумав, что теперь она может сделать свои выводы и перестать со мной общаться, по крайней мере на время.

Но за несколько дней до моего дня рождения в сентябре она зашла к матери, держа в руке какой-то пакет.

– Здравствуй, Маша, – сказала она, не проходя дальше порога.– А я вот хочу тебя с праздником поздравить.

– С каким это? – не поняла моя родительница.

– С днём рождения твоей дочери. Не твой разве это праздник?

– Мой, – не очень уверенно согласилась мама.

– А если праздник, тогда нужен и подарок. А какой для женщины подарок лучше, чем платье?

Мама удивлённо посмотрела на тётю Любу, ещё, наверное, ничего не понимая.

– Не хочешь ли ты себе платье на день рождения твоей дочери? – с самым непринуждённым видом поинтересовалась тётя Люба.

– Хочу… Да что ты стоишь-то, заходи, заходи! А стоит сколько?

Тётя Люба скорчила рожу, явно показывающую, что о таком предмете, как деньги, не стоит беспокоиться.

– Подарок, Маша! По-да-рок! – подмигнув мне, чётко выговорила она.

Мама, которая редко покупала себе вещи, с удовольствием позволила снимать с себя мерки, рассказывала, какой хотела бы фасон.

– Матерьял-то какой! – тётка любовно гладила шелковистую ткань.

Они пустились в воспоминания двадцатилетней давности, незаметно от фасонов платьев перейдя на моё рождение.

– Помнишь, солнце-то было, Маша! До этого всё дожди, а тут как лето вернулось.

– Так это и было бабье лето.