Девушка из Уидоу-Хиллз

– Не нравится мне твое соседство с этим типом… как его, мистером Эймсом. После всех рассказов следователя.

Как будто мы могли отмотать назад и вернуться к разговору о Рике. Как будто он не наговорил мне всяких гадостей.

– Рик всегда был добр ко мне, Беннетт.

Он вздохнул.

– Ладно, не хочу оставлять тебя одну, но мне пора. Элиза обещала забежать попозже.

– Как-нибудь справлюсь.

В няньке я не нуждалась. Снаружи торчали полицейские, они одновременно присматривали и за Риком и за мной.

Когда я пропала, по идиотскому стечению обстоятельств именно внимание прессы и телевидения спасло мне жизнь. За событиями следило столько людей, что поиски продолжались, хотя в душе мало кто верил, что в таком потоке можно выжить. И даже если бы я выжила, у меня не было практически никаких шансов вынырнуть где-то поблизости от люка, где я могла бы дышать. А уцепиться за решетку и быть замеченной – и того меньше. Каким чудом Шон Колман оказался в нужном месте? Вот чем эта история всех так цепляла.

К сожалению, на том дело не кончилось.

Людям хотелось большего. Им вечно нужно выжать из тебя все, зажать тебя в кулаке и не отпускать. Выразить тебя в одном предложении – чем короче, тем лучше. Чтобы сразу понять, кто ты и какая им от тебя польза.

Пока что меня оберегал интерес полиции, но нельзя было сказать, сколько это продлится и где проходит черта, отделяющая свидетелей от подозреваемых.

– Я оставил кое-какую еду в холодильнике, – произнес Беннетт. – Еще нашел пульт у тебя в диване. И резинки для волос – там их штук двадцать.

– Ха.

– И браслет, – Беннетт кивнул на керамическую вазочку. – Только его надо починить.

– Какой браслет?

Я практически не носила украшений, они мешали на работе. Элиза вроде их тоже особо не жаловала, разве что куда-то на выход.

– С балетной туфелькой на цепочке. Никогда не думал, что тебя интересует балет. Впрочем, сегодня у нас день открытий.

Я непонимающе замотала головой. Браслет лежал в коробке в спальне. Вместе с другими вещами матери.

– Не твой?

Беннетт взял браслет, изящный и деликатный; цепочка свесилась между его большим и указательным пальцем. Два звена разъединены.

– Мой. То есть мамин.

Балетом я занималась только в детстве. И вообще не воспринимала пятилетнюю девочку в розовой пачке серьезно.

Браслет скользнул ко мне на ладонь, я зажала его, чтобы не дрожала рука. Заметила порез на запястье. Представила себе браслет – на том же месте.

– Ты его в гостиной нашел? – спросила я.

– Под диванной подушкой, – ответил Беннетт. – Короче, я пошел, а то не высплюсь перед завтрашней сменой. Ты точно сама справишься?

– Ага.

Мне не терпелось проверить коробку, понять, что происходит. Соседство с Риком больше не внушало мне чувства безопасности, хотя я и не призналась в этом Беннетту.

– Элиза собиралась заскочить перед ночной сменой. Ну и я не буду отключать телефон, так что звони.

Беннетт вытянул руку, как бы приглашая меня обнять. Мы обнялись – вышло натянуто и неуклюже. Мы оба явно притворялись. Арден Мэйнор была для него чужой.

Как, впрочем, и для меня.

Едва Беннетт ушел, я обмотала браслет вокруг запястья, примерив его к порезу. Вдруг вспомню что-то из своих ночных похождений.

Может, я достала браслет из шкафа и надела его?

Я помнила, как цепочка вечно болталась у моего уха, пока мама заплетала мне косички. Она носила браслет постоянно, даже когда я больше толком не могла танцевать. После операции кость долго срасталась, ткань плохо заживала из-за вывиха, и рука потеряла пластичность. Тем не менее мать упорно продолжала записывать меня в балетный класс, пытаясь кому-то что-то доказать.

Шесть месяцев спустя мой шрам красовался в прессе, мать даже продала какие-то фотографии для публикации. Интересно, сколько я тогда стоила.

Я ненавидела внимание. В пятую годовщину, уже в состоянии сама за себя решать, я отказалась участвовать в этом цирке. В десятилетний юбилей не осталось сомнений, что мать выставляла меня как товар.

Арден Мэйнор напоминала персонаж из книги, которую я когда-то читала. «Опишите ее в трех словах: смелая, способная, стойкая». Роль, выученная наизусть, ставшая неотделимой от человека.

Только я больше не была той девочкой.

В старших классах у меня обнаружились способности к бегу. Победа зависела не столько от физической сноровки, сколько от силы воли. Мало кто с этим соглашался. На бегуна я явно не тянула, у меня не особо длинные ноги, и все же я разгонялась так, что никто не мог за мной угнаться. При этом обычно я даже в салочки проигрывала, меня вечно салили первую. Зато у меня было скрытое преимущество: давно усвоенный урок, что выносливость – усилие воли, а не тела. На короткое время я превращалась в кого-то другого. И тот другой голос говорил мне «держись», как если бы от этого зависела моя жизнь.

Однако мою мать не заботило, что я перестала быть той девочкой, она упорно не снимала браслет. Никогда не понимала остервенения, с которым она цеплялась за тот образ.