Девушка из Уидоу-Хиллз

По крайней мере, ясно, почему я оказалась во дворе: вышла выбросить осколки в контейнер. А после поняла, что заперла себя снаружи.

Ничего не помня, я придумывала более или менее правдоподобную историю по оставленным зацепкам. Ночь четверга казалась словно чем-то из другой жизни. Да и события пятницы я толком вспомнить не могла. Так же, как и двадцать лет назад: произошло нечто такое, что не укладывалось в голове; отрывки воспоминаний перепутались. Все осталось далеко позади, вместе с трупом на границе моего участка. Вместе с нагнавшим меня прошлым.

Сегодняшняя же реальность такова: Беннетт принес ужин на двоих, а потом внезапно ушел; Элиза так и не зашла по дороге на работу.

Все развивалось по тому же сценарию, что и десять лет назад.

Тогда по телевизору показали интервью десятилетней давности, после чего некоторые одноклассники и учителя стали активно со мной сближаться. Расспрашивали о событиях, ожидали от меня откровений, хотели быть частью истории, чтобы потом поделиться очередными слухами и новыми подробностями. Во мне видели трофей, который к тому же можно разобрать и изучить.

Но были и другие. Эти оскорбились, что их не посвятили в нечто важное. Кто-то отдалился сразу, кто-то постепенно… То же самое происходило и теперь. Внимание журналистов могло сделать мое и без того незавидное положение совершенно невыносимым.

Десять лет назад именно это внимание подтолкнуло маму к краю пропасти. В первые годы после происшествия она еще сохраняла какую-то видимость нормальной жизни. Хотя уже тогда не спала, вернее, не спала в обычное время. Проверяла меня каждый час, полчаса, каждые десять минут. Не спускала с меня глаз, все боялась, что со мной опять что-то случится.

Пережитая драма нас сблизила, она же нас потом и разобщила.

Мнительность матери сменилась полной апатией. Она оказалась не готовой к журналистской мясорубке. Ее распяли за ту же историю, за которую сперва заплатили; ее разбирали по косточкам в статьях, интервью и репортажах. И мать заглушала все это тем, что было под рукой.

Вокруг нее крутились только те, кому было что-то нужно. Появился бывший бойфренд Ник Валдин, который еще до происшествия периодически пропадал и, судя по их разговорам, мог быть моим отцом. Я всегда надеялась, что это неправда. Когда я подписала чек на выплату его долгов, он исчез безвозвратно. После возникали новые хахали и приятели – все без исключения отморозки.

После ее участия в ток-шоу, посвященном десятилетнему юбилею моего спасения, внимание возобновилось с новой силой; нас донимали все, кому не лень. Начались звонки. Приходили письма – любого содержания. Голосовые сообщения на автоответчике от людей, желающих знать, на что пошли их деньги. Разумеется, всем не давал покоя вопрос о том, что стало со спасенной таким чудом девочкой. Оказалась ли она достойна пожертвований?

Народу требовались физические подтверждения, что их щедрость и надежда не пропали даром.

Моя роль еще раз изменилась. Я стала девочкой, избегающей внимания. Не дающей интервью. Неблагодарной зазнайкой, пытающейся ускользнуть. Школа превратилась в минное поле.

Матери тоже не нравились вопросы, которые ей задавали. Подозрения, с которыми воспринимались ее ответы. Нас обеих разбирали по косточкам.

Переехав в Огайо, перед поступлением в школу я официально оформила другие имя и фамилию, решив, что так смогу переродиться.

Арден Мэйнор к тому времени стала такой же загадкой для меня, как и для всех остальных.

К счастью, большинство пожертвований пошло на оплату моего обучения в колледже. В отличие от гонораров за интервью и книгу, к этим деньгам мать доступа не имела. На них я смогла получить образование и оплатить большую часть этого дома.

Не знаю, было ли переоформление фонда на мое имя жестокостью или проявлением мужества с моей стороны. Только матери я больше не видела. Жаль, что она запомнилась мне именно такой: тощей, нервной, вечно кусающей ногти, озирающейся по сторонам. В нечто подобное могла превратиться и я.

Возможно, в какой-то степени я тоже чувствовала, что должна отчитаться перед людьми, которые нам помогли. И была уверена, что поступила с деньгами правильно, потратив их на анонимность и новую жизнь.

Теперь над всем этим нависла угроза. Я легко могла скатиться туда, откуда так долго старалась выкарабкаться.

Я позвонила Элизе. Хватит уже того, что Беннетт узнал обо всем не от меня. Пусть я недостаточно долго и хорошо ее знала, она все же была частью моей жизни, рассказала мне о своей аварии и о том, почему решила стать медсестрой. Она должна узнать обо всем от меня, чтобы не обиделась, как Беннетт. А еще я хотела объяснить ей, почему так важно обо всем молчать.

Хоть бы Беннетт меня не опередил. Надо успеть первой, пока Элиза не сделала неправильных выводов.

После нескольких гудков включился автоответчик, и раздался ее знакомый бойкий голос: «Эй, это Элиза, подойти не могу! Оставьте сообщение!» Каждое Элизино предложение словно заканчивалось восклицательным знаком или многоточием, если ждала, что ты подхватишь и закончишь ее мысль.