Девушка конец света

Но было еще кое-что, о чем я не рассказал ни жене, ни этому пенджабцу. Это письмо, которое старик получил от своей дочки, эмигрировавшей в Америку. Письмо хранилось внутри стула, который я забрал вместе с пианино. Я перечитывал письмо много раз. Оно было написано спустя несколько лет после того, как дочка уехала из Кореи, ей должно было уже быть лет пятнадцать, но письмо было написано корявым детским почерком. Оно начиналось: «Папа, как твои дела?» — и заканчивалось словами: «Не волнуйся. Не болей, будь здоров. Anna». Было ясно, что ребенок перестал говорить по-корейски, как только приехал в Америку. Несмотря на это, старик наказал своей новой жене каждый день протирать пианино, чтобы оно было чистым и дочка смогла бы играть на нем, когда бы ни вернулась домой. И все это время до сих пор старик был здоров. Но, кажется, что и этот пенджабец, приехавший сегодня к нам домой, игравший на клавишах инструмента, и тот друг, с которым я приехал в дом старика, чтобы забрать пианино, — все они знали, что пианино все это время потихоньку умирало. И будто бы об этом же говорила дочка старика в своем письме, написанном корявым детским почерком, по которому и не скажешь, сколько на самом деле ей было лет.

Прошел один год, за ним пошел второй — пианино расстроилось, клавиши сломались. Даже если бы дочка вернулась и вновь стала играть на этом инструменте, старик уже не услышал бы мелодий ушедшего времени, так же как и не услышал бы он звуков корейской речи, которую дочка успела позабыть. Все меняется. Жена заявила мне, что не будет играть на этом инструменте, и полностью погрузилась в преподавание родного языка иностранным рабочим, которым он был необходим для существования в Корее. Когда я возвращался домой с работы, жена была на занятиях, где учила работников-иммигрантов простым предложениям на корейском языке: «В нашей семье шесть человек. Папа, мама, старший брат, старшая сестра, младшая сестра и я. Я люблю папу. Я люблю маму. Я люблю старшего брата. Я люблю старшую сестру. Я люблю младшую сестру». Однажды вечером я немножко побренчал на расстроенном пианино в совершенно пустом доме и решил еще раз позвонить в больницу. Телефон старика был отключен. Я хотел было оставить ему голосовое сообщение, но потом просто повесил трубку. Не такой это был важный вопрос, чтобы оставлять сообщение умирающему, а кто знает, может, уже и умершему старику. Я хотел спросить, верит ли он, что дочка стала бы играть на этом пианино, если бы вернулась в Корею. Узнать, действительно ли он в это верит.

Позвонила жена и сказала, что уже возвращается домой, но из-за снегопада образовалось много пробок, и домой она приедет позже, чем рассчитывала. Только тогда я вдруг понял, что на улице идет снег. Также с запозданием я понял и слова пенджабца: «Если не петь — не покупать», которые значили не то, что никто не купит расстроенное пианино, а то, что не стоит покупать пианино, если никто не будет на нем играть, потому что оно умрет без музыки. Пенджабец стал мне объяснять, что нет ничего невозможного в том, чтобы воскресить пианино, но для этого ему надо будет еще три-четыре раза приехать сюда, потратив час на дорогу, и заново настроить инструмент, но на этот раз я уже был далеко не так уверен, что правильно его понимаю. Жена очень просила, чтобы я не отпускал нашего гостя, пока она не вернется домой, а поскольку он уже закончил настраивать пианино, то мы просто сидели в гостиной и бездумно смотрели праздничный концерт по телевизору. Лицо пенджабца оставалось бесстрастным, даже когда на сцену вышли комики в костюмах морковки и огурца. Они шутили так, что зрители в зале заливались смехом и хлопали в ладоши. Я подумал, что и сам уже стал староват для подобного юмора, и эти комики меня не веселили, но пару раз я все-таки рассмеялся, сделав вид, что шутки оказались действительно стоящими. После короткого выступления комики ушли со сцены, а вместо них снова появились поп-звезды.