Девушка, которая читала в метро

Жюльетта подняла голову и оглядела себя с ног до головы. На ней была бежевая парка, одолженная Фирузой, слишком широкая, она чувствовала себя немного смешной: как будто девочка залезла в мамин гардероб. Синий шарф, дважды обмотанный вокруг шеи, доходил до носа; она вдыхала холодный воздух сквозь петли, вывязанные одна за другой бабушкиными пальцами. Она вдруг совершенно отчетливо представила себе эти пальцы – чуть узловатые, кожа покрыта пятнышками, их в прежние времена называли кладбищенскими цветами, жуткий образ. Пальцы бабушки – и пальцы Сильвии, женщины из метро, той, что решила уйти из жизни, в которой у нее, наверно, не осталось никого, кому вязать шарфы или просто стараться сделать жизнь повеселее, – теперь эти пальцы перестали двигаться, и Жюльетта чувствовала, что этого движения недостает, что эта неподвижность нарушает ритм мироздания, надо было что-то найти, и срочно, чтобы снова его запустить.

“Идиотка”.

У нее кружилась голова, в придачу в этой голове только что родилась какая-то пафосная ахинея, нет, за кого она себя принимает? Она была несчастной, вернее, унылой, это было до смерти Солимана, она не находила себе места, и что? Ее место там, куда поставила ее жизнь, нет, куда она сама решила забиться, не под плинтусом, потому что в ее случае никаких особых плинтусов не наблюдалось, а под полом. И вот.

И вот…

Противно. Но такова реальность.

Она пошла дальше, куда глаза глядят, раздвигая черные влажные ветки большой ивы, они спускались до земли и загораживали проход. Под ногами катались черепки цветочных горшков, вокруг были кучи скошенной, да так и сгнившей травы; и еще огородик, который Фируза начала обносить натянутыми на колышки бечевками. Там уже виднелась в уголке маленькая грядка редиса и зимний латук. Свежевскопанная земля казалась жирной и черной, наверняка она теплая, если сунуть в нее пальцы.

В нескольких метрах от нее, за ржавой сеткой, которой был огорожен сад, виднелся какой-то навес из посеревших от времени досок. Крыша просела, и сквозь разъехавшуюся, местами поломанную дранку виднелось ослепительное желтое пятно. Желтое, как горлышко колибри. Как пушистые, одуряюще пахнущие шарики мимозы, которые она много лет назад покупала матери, каждую зиму мечтавшей о Ницце и Лазурном береге, но не желавшей при этом сдвинуться ни на шаг со своей улочки в пригороде.

Она нажала рукой на оцинкованную проволоку, придавив провалившуюся изгородь к земле, и перелезла через нее, молясь, чтобы парка Фирузы не зацепилась за какую-нибудь торчащую железку. Потом перепрыгнула канавку со стоячей водой и стала зигзагами пробираться меж кустов крапивы и ломких стеблей ячменного цвета, на которых вряд ли распускался когда-нибудь хоть один цветок. Похоже, эта часть участка была заброшена и служила свалкой: из кучи пластиковых канистр, полных черноватой жидкости, торчали ножки гладильной доски; сгнившие полотняные пакеты облепили кривоногую стремянку. И венец всего – утюг, засунутый в старый бак для белья, и шляпа, да, бальная шляпа, красная, с пайетками, кажется, новая.

Постройка была прикрыта несколькими листами толя, но сбоку целый кусок ограждения почти лежал на земле. Машина стояла под позеленевшим брезентом, стояла на клиньях – как во время войны, когда кончался бензин, подумала Жюльетта. Но тогда ведь не было желтых машин; или были? Были, конечно. (Посмотрев в первый раз фильм “Через Париж”, она решила, что мир тогда был черно-белым. Правда, для шестилетней девочки это простительно.)

Она ухватилась за угол брезента и потянула. Несколько кирпичей, положенных на крышу машины, скатились вниз. Она шагнула в сторону, уворачиваясь, и потянула снова, изо всех сил. По шее, по спине струился пот. Что это на нее вдруг накатило? Жюльетта даже не знала, принадлежит ли этот участок Фирузе или она его арендует; в любой момент законный владелец мог выйти из лесу с заряженным охотничьим карабином и…

Брезент порвался и лениво сполз. Мох нарисовал на нем изнутри карты невиданных континентов. Какие-то зверьки порскнули во все стороны, зашуршали сухие листья; полевки, наверно. Или кошки. Она разрушала маленькое жизненное пространство со сложившимися привычками, гнездо, терпеливо свитое меж колесных осей, где, быть может, укрывался целый выводок крошечных розовых слепых существ – нет, сейчас не сезон. Она уверена? Не особо. Когда провел столько времени на 6-й линии парижского метро, в деревне нельзя быть уверенным ни в чем. Жизнь животных в их норах она представляла себе примерно так же, как человек, почерпнувший все свои познания из “Алисы в Стране чудес” в диснеевской версии.

Она потянула еще, уронила еще несколько камней, и он наконец предстал ей целиком, безмятежный и вожделенный, как большая игрушка, только гораздо грязнее.

Микроавтобус.

Желтый.

– Он ваш?

Жюльетта, задыхаясь, влетела в мастерскую, где Фируза с Заидой сооружали тотем: положили друг на друга несколько деревяшек, колотых чурбачков с нежной розовой сердцевиной, и лили сверху разноцветные струйки краски.