Девушка, которая играла с огнем

– Толком непонятно. Микаэль Блумквист продолжает работать со списком, но, по словам Малин Эрикссон, сотрудницы «Миллениума», ничего интересного не обнаружил. Ян, я должна тебе что-то сказать…

– Что?

– Я уже не верю, что это сделала Саландер. Я имею в виду убийства в Эншеде и возле Уденплана. Когда мы начинали, я, как и все остальные, была в этом полностью убеждена, но теперь я так больше не думаю, хотя и не могу объяснить почему.

Бублански кивнул – он был согласен с Мудиг.

Верзила-блондин неприкаянно ходил взад-вперед в доме Магге Лундина в Свавельшё. Остановившись у кухонного окна, он посмотрел на дорогу. Пора бы им уже вернуться. Его не отпускало тревожное чувство. Что-то не ладилось.

Кроме того, ему не нравилось торчать одному в доме Магге Лундина. Здесь все было чужое. Холодный воздух ощущался везде, вплоть до его комнаты наверху, и во всем доме все время слышались какие-то неприятные шорохи. Он попытался стряхнуть с себя мерзкое ощущение. Верзила-блондин знал, что это глупо, но не любил оставаться в одиночестве. Людей из плоти и крови он ничуть не боялся, но в пустых деревенских домах ему чудилась какая-то невыразимая жуть. Бесчисленные звуки возбуждали его фантазию. Он не мог избавиться от ощущения, будто что-то темное и злобное подсматривает за ним в дверную щель. Временами ему мерещилось даже чье-то дыхание.

В юности его дразнили за боязнь темноты. Вернее, дразнили, пока он самым решительным образом не всыпал по первое число одногодкам, да и тем приятелям постарше, что развлекались, насмехаясь над ним. Уж навести шорох он хорошо умел.

Но все равно это раздражало – темнота и одиночество. Он ненавидел те живые существа, что обитали во тьме и в одиночестве. Хорошо бы Лундин поскорее вернулся домой. Его присутствие восстановило бы душевное равновесие, даже если бы они ни словом не обмолвились или сидели по разным комнатам. Ему нужны были реальные звуки и движения; он хотел знать, что поблизости есть люди.

Он попытался как-то рассеяться, послушав диски на стереопроигрывателе, а потом стал искать что-нибудь почитать на полках у Лундина. Но интеллектуальные интересы байкера не выдерживали критики, и блондину пришлось удовлетвориться подборками журналов о мотоциклах, мужскими журналами и дешевыми детективами карманного формата такого сорта, какими сам он никогда не увлекался. Одиночество стало переходить в клаустрофобию. Какое-то время он убил на то, чтобы почистить и смазать пистолеты, хранившиеся у него в сумке, и это дело на время успокоило его.

Наконец он понял, что не может больше оставаться в доме. Он походил во дворе, просто чтобы подышать свежим воздухом. Он держался в стороне от соседних домов, но так, чтобы видеть свет из окон, за которыми жили люди. Полностью замерев, он мог слышать далекие звуки музыки.

Решив вернуться в халупу Лундина, он вновь почувствовал страшную тревогу и постоял на ступенях подольше, чтобы унять сердцебиение, затем взял себя в руки и открыл дверь.

В семь вечера он спустился и включил телевизор посмотреть новости по четвертому каналу. Он изумленно слушал сначала заголовки, а потом описание событий у дачи в Сталлархольмене, включая стрельбу. Это было главной новостью дня.

Он помчался наверх в гостевую комнату и затолкал в сумку свои вещи. Двумя минутами позже он уже вышел из дома, сел в белый «Вольво» и нажал на газ.

Он исчез буквально в последнюю секунду. Всего в паре километров от Свавельшё ему встретились две полицейские машины с включенными мигалками; они ехали в деревню.

С большим трудом Микаэлю Блумквисту удалось наконец встретиться с Хольгером Пальмгреном в шесть вечера в среду. Основная трудность заключалась в том, чтобы уговорить персонал впустить его. Он был так настойчив, что дежурной медсестре пришлось позвонить доктору А. Сиварнандану, жившему, по-видимому, поблизости от больницы. Сиварнандан появился минут через пятнадцать и сам занялся переговорами с настойчивым журналистом. Сначала он категорически возражал. Последние две недели уже несколько журналистов искали возможность повстречаться с Хольгером Пальмгреном и предпринимали невероятные усилия для того, чтобы получить от него комментарии. Сам Хольгер категорически отказывался принимать таких посетителей, и персоналу было дано беспрекословное указание никого не пропускать.

Сиварнандан тоже следил за развитием событий с большим беспокойством. Он был напуган газетными заголовками, посвященными Лисбет Саландер, и обратил внимание на то, что его пациент впал в глубокую депрессию, которая, по мнению Сиварнандана, была вызвана неспособностью Пальмгрена что-либо предпринять. Больной забросил свою реабилитационную программу и целые дни читал газеты и следил за телевизионными репортажами о поисках Лисбет Саландер. А в промежутках сидел у себя в палате и размышлял.