Девушка, которая застряла в паутине

– Мы сделали ему шикарное предложение, – сказал Уве, чувствуя, что зачем-то уныло обороняется. Он чуть ли не забыл о собственном деле.

– Я вас не обвиняю, – продолжал Уильям Борг. – Что до меня, то можете забросить его хоть в Китай. Но мне лишь любопытно, не возникнут ли у вас небольшие неприятности, если Микаэль Блумквист сейчас с помпой возродится благодаря истории с Франсом Бальдером?

– С чего бы ему возрождаться? Он же потерял форму. Ведь именно ты это подметил, причем со значительным успехом, – попытался подпустить сарказма Уве.

– Ну, мне, правда, немного помогли…

– Не я, можешь быть уверен. Я испытывал отвращение к той статье. Она казалась мне плохо написанной и тенденциозной. Травлю начал Торвальд Сернер, и ты это прекрасно знаешь.

– Но теперь, раз уж так получилось, ты едва ли полностью против подобного развития событий?

– Послушай-ка, Уильям. Я глубоко уважаю Микаэля Блумквиста…

– Тебе незачем играть со мной в политика, Уве.

Левину больше всего хотелось засунуть все политиканство Уильяму Боргу в глотку.

– Я просто открыт и честен, – сказал он. – И действительно всегда считал Микаэля потрясающим репортером… да, совсем другого калибра, чем ты и все остальные в его поколении.

– Вот как, – ответил Уильям Борг, внезапно присмирев, и Уве сразу почувствовал себя немного лучше.

– Да, так и есть. Нам следует быть благодарными за все разоблачения, подаренные нам Блумквистом, и я желаю ему всего хорошего, причем искренне. Но, к сожалению, должен сказать, что оглядываться назад и испытывать ностальгию в мою работу не входит, и поэтому я готов согласиться с тобой в том, что Блумквист идет слегка не в ногу со временем и может стать препятствием на пути обновления «Миллениума».

– Верно, верно.

– Поэтому думаю, было бы хорошо, чтобы вокруг него сейчас не поднималось слишком много шума.

– Ты имеешь в виду, в положительном смысле?

– Пожалуй, да, – продолжал Уве. – И, в частности, поэтому я пригласил тебя на ланч.

– Я, конечно, очень признателен. И думаю, у меня есть для тебя кое-что хорошее. Утром мне звонил бывший приятель по сквошу, – торопливо заговорил Борг, явно пытаясь вновь обрести прежнюю самоуверенность.

– И кто это?

– Рикард Экстрём, главный прокурор. Он возглавляет предварительное следствие по делу убийства Бальдера. И уж точно не принадлежит к фанатам Блумквиста.

– После истории с Залаченко?

– Именно. Блумквист спутал ему все карты, и теперь он волнуется, что Микаэль будет препятствовать – или, вернее, уже препятствует – этому расследованию.

– Каким же образом?

– Блумквист не говорит всего, что знает. Он разговаривал с Бальдером перед самым убийством и к тому же смотрел убийце прямо в лицо. Тем не менее он на удивление мало смог сообщить на допросе. Экстрём подозревает, что он приберегает самое увлекательное для собственной статьи.

– Интересно.

– А разве нет? Ведь речь идет о парне, который, после всех насмешек в СМИ, так отчаянно жаждет сенсации, что готов даже позволить убийце уйти от ответа. О бывшем знаменитом репортере, который, раз его журнал находится в финансовом кризисе, готов наплевать на всякую ответственность перед обществом. К тому же он только что узнал, что «Сернер Медиа» хочет вышвырнуть его из редакции. Разве странно, что он утратил чувство реальности?

– Я понимаю ход твоих мыслей. Ты собираешься об этом написать?

– Честно говоря, не думаю, что это удачная идея. Слишком хорошо известно, что мы с Блумквистом имеем друг на друга зуб. Вам бы лучше сдать эту информацию новостным репортерам и дать ей ход в ваших передовицах. Вы получите хорошие цитаты от Рикарда Экстрёма.

– Хм, – произнес Уве.

Он посмотрел на площадь Стуреплан и, увидев там красивую женщину в ярко-красном пальто и с длинными рыжими волосами, впервые за день широко и искренне улыбнулся.

– Пожалуй, идея все-таки неплохая, – добавил он и тоже заказал себе немного вина.

Микаэль Блумквист шел по Хурнсгатан в сторону площади Мариаторгет. Чуть впереди, возле церкви Марии Магдалины стоял белый автофургон с большой вмятиной на капоте, а рядом размахивали руками и кричали друг на друга двое мужчин. Но хотя эта ситуация привлекала внимание большинства окружающих, Микаэль ее почти не заметил.

Он думал о том, как сын Франса Бальдера сидел на втором этаже большого дома в Сальтшёбадене и водил рукой по персидскому ковру. Ему вспомнилось, что рука была белой, с пятнами на пальцах и тыльной стороне ладони, словно от мелков или фломастеров, а само движение по ковру выглядело так, будто мальчик рисовал в воздухе что-то сложное – разве нет? Микаэль внезапно увидел всю сцену в новом свете и снова подумал о том же, что у Фарах Шариф: может, светофор нарисовал все-таки не Франс Бальдер?