Девушка с экрана. История экстремальной любви

Она тут же, не промедляя, чтобы не терять времени, берется за мой кожаный пояс, я едва успеваю проворно отскочить, пройти через душ и без пятнадцати восемь войти в приемную Панаева. В ней, как всегда сидят шоферы, помощники, «пристяжные», просители. Он появляется через полчаса, сразу дает команду: «Чай!», и мы начинаем, вернее, заканчиваем наше интервью.

К самому концу входит в дымину пьяный Толь. Целуется с Ардальоном, обнимается со мной и говорит, что внизу уже ждет машина, везти Главнокомандующего на поздний ужин с вице-президентом. Панаев ожидает моей реакции, я никак не реагирую, и через пару минут мы заканчиваем запись.

Он встает, поздравляет меня с русским Рождеством и подходит обняться и похристоваться. Я так поспешно и широко распахиваю объятия, что в первый раз вижу не игру, а живое выражение на лице: удивление. Мы обнимаемся крест-накрест и целуемся. Сначала я попадаю ему в выбритую щеку, он целует меня в губы.

— Ардальон, спасибо большое, я вам очень благодарен за…

Он на ходу кивает и выходит через двойную дверь, отмахиваясь от кого-то.

А я еще долго ощущаю прикосновение кончиков его усов на губах.

В десять с чем-то я добираюсь домой, Ариночка встречает меня в каком-то легком фривольном халатике, который сразу распахивает, спеша показать, что под ним ничего нет. Всю ночь я бьюсь над ними двумя: над ней и ее телом. И только к шести утра они выдыхаются. «Воздушные шарики» кончаются. Но ей очень хочется. И после недолгого колебания она решается, и я впервые вхожу в нее без резинки. Ощущение плоти плотью выгибает ее в дугу. Она стонет, наседает на него, срывается, кричит. Еще и еще… Тело сотрясается оргазмом, который сливается с ее криком.

Едва помывшись, она просит меня повторить эту процедуру еще. И еще…

— Я никогда не представляла, что ты такой, — шепчет она. — Только не хватало мне в тебя влюбиться, — бормочет она, засыпая в моих объятиях.

Утром я панически собираюсь, Арина помогает складывать мои тринадцать рубашек и одиннадцать галстуков, и мы едем в аэропорт. Я ничего не соображаю и без остановки что-то говорю.

— Алешенька, успокойся, — просит она.

Как будто я знаю, как это делать. У меня дикие спазмы в животе и состояние тошнотворного страха. Господи, ну почему я боюсь летать? Я ведь ничего не боюсь.

Она зацеловывает мою шею и просит, чтобы я возвращался.

Несмотря на страх, я не понимаю этой странной просьбы. Я считал, что мы хорошо провели время и на этом приключение окончено.

Пройдя безумные очереди на таможню, где у меня пытались найти что-то даже в почках, я побрел к самолету. Едва сев в него, я сразу принял три порции водки с томатным соком, и смерть показалась мне явлением более абстрактным, а жизнь не такой постылой и даже милой.

До Амстердама мы добрались сравнительно легко. Я опять летел на проклятой мною в каком-то романе «KLM». А когда пересели на «Боинг-747», начались кошмары. Прежде всего нас задержали на час сорок пять минут с уже заведенными моторами. И я знал, что этого часа с минутами нам на что-нибудь важное не хватит. Над Атлантикой нас болтало, трясло и мотало так, что у меня кишки рвались выйти через ноздри. Не бойтесь, говорил я кишкам, я сам боюсь, потерпите, но они не хотели терпеть и рвались к ноздрям.

За два часа до посадки я обратил внимание, что самолет стал делать круги, не продвигаясь вперед, а летая над океаном. Вскоре опасения мои подтвердились: голландский пилот объявил хриплым голосом, что нью-йоркский аэропорт Кеннеди закрыли из-за снежного бурана. Ровно за час сорок пять до нашей посадки. Потом он объявил, что мы будем кружиться в воздухе в районе Лонг-Айленда, пока не узнаем, когда откроют аэропорт.

Больше всего в жизни я обожаю парить в самолете по кругу. Это когда он заваливается на одно крыло, оно уходит резко вниз, другое резко вверх, и кажется, что сейчас он перевернется вверх тормашками и полетит носом вниз в океан. Потом он заваливается на другое крыло, с теми же воздушными пируэтами. А делает он это постоянно, иначе ему не повернуть. Снова и снова… Я проклинал пилотов, самолеты, зиму, Голландию, Нью-Йорк, «KLM», себя, свои книги, тупых исчезающих стюардесс…

Так мы кружились сорок пять минут. О, что это было за удовольствие! Я вам в следующем романе опишу. Я знал, что у него рано или поздно должно кончиться горючее. Для этого не надо быть Эйнштейном. Скорее рано… Я сообразительный мальчик. И мне было очень интересно, на какой волне голландский пилот собирался сажать нас в зимнем океане. И как долго спасательные корабли будут искать нас в Атлантике.