Девушка у обрыва

– Ловкачи! – закричал он. – Я работай, мокни, а они тут пир затеяли… Я тоже хочу побороться с алкоголизмом, работа подождёт. Я уже полдерева надрубил. Налей-ка мне, Валик, чего покрепче!

– Пьём за здравие миллионера-пенсионера! – провозгласил Валик. – Многие лета!

– Поехали! – радостно выкрикнул дядя Филя. – И ты, Лариса, пей! Обижусь!

– Уж ладно, по такому случаю можно. – Она торопливо выпила, закусила бутербродом и бросила кусочек докторской колбасы Хлюпику. – Кушай, кушай, ангельчик мой непьющий!

– Все в сборе, а Антуана нет, – сказал я. – Как он поживает?

– Поросёнок-то? – ухмыльнулась тётя Лира. – А что ему сделается, жив-здоров.

– Его бы надо сюда пригласить, богатый типаж, – подал идею Валентин. – Антуан тоже имеет право на веселье. Будущее светило науки!

– Ой, ребята, чего удумали! – захохотала тётя Лира. – Живого поросёнка нам в гости не хватало!.. Да он тут под себя струю пустит, ему что!

– А и верно, Лариса, приведи-ка его сюда. Уважь мою пенсёрскую волю! – молвил дядя Филя. – Пусть и животное повеселится.

– Ну, уморили! – зашлась в хохоте тётя Лира. – А вот и взаправду приведу его сюда, гостя дорогого! Слабо, думаете? – Она встала, вышла в кухню, оттуда на крыльцо. Хлюпик немедленно последовал за ней. В комнате отчётливее стал слышен вой ветра и шум дождя.

– Что и требовалось доказать, – подмигнул вслед ушедшей дядя Филя. – Без контроля-то оно лучше! – И, налив себе почти полный стакан, поспешно опорожнил его. Потом с хитро-пьяной ухмылкой добавил: – В Питере-то наводнение, может, будет, – ветер подходящий. А нам здесь – хоть бы хны. Потому как мы…

В комнату ворвался грубый, особо сильный порыв ветра. Хлопнула форточка, с этажерки посыпались какие-то бумажки, заметались в воздухе. Откуда-то извне донёсся хруст, шипящий шелест, потом – удар. Что-то тяжёлое где-то упало.

– Берёза грохнулась, – подойдя к окну, доложил Валентин.

– Во! Допиливать не надо! Ветер за меня доработал! – удовлетворённо произнёс дядя Филя. – Потому когда с умом…

Остервенело-острый, захлёбывающийся, задыхающийся собачий вой послышался с участка. У всех у нас одновременно мелькнула одна и та же страшноватая догадка. Первым выбежал из дома дядя Филя, за ним мы с Валиком.

Тётя Лира лежала возле новой помойки, чуть в стороне от упавшей берёзы. Её не помяло, не придавило – её, видно, ударило в висок и отбросило. В сырых сумерках доброе, мокрое лицо её казалось ещё живым. По опавшей влажной листве в яму стекала струйка крови.

– Ларинька, Ларинька, очнись! Прости меня, прости! – бормотал дядя Филя, склонясь над мёртвой. Потом упал рядом с ней лицом вниз и закричал, завыл не по-мужски тонко, и вой его слился с истошными завываниями Хлюпика.

XXV

Тётю Лиру погребли на тихом филаретовском кладбище.

Всё это кончается просто —
Не взлётом в небесную высь,
А сонным молчаньем погоста,
Где травы корнями сплелись.

Первое время дядя Филя навещал могилу ежедневно. Отправляясь на кладбище, он отрезал ломоть хлеба, брал кусок колбасы – это для Хлюпика. Пёсик ушёл из дома и жил возле могилы тёти Лиры – сторожил свою хозяйку. Отощал он страшно, так что имя его теперь вполне ему подходило. И ему жить оставалось недолго. Однажды дядя Филя нашёл его мёртвым. Собачонка вся была изрешечена дробью: это городские охотники-любители шли мимо кладбища и решили потренироваться, использовали Хлюпика как живую мишень.

Валентин уехал сразу же после похорон, ему нельзя было прогуливать. Я же остался на время присматривать за дядей Филей. Он стал неряшливым, оброс, всё у него из рук валилось. Я ходил в магазин, готовил обеды, но он к моим супам и кашам почти не притрагивался, приходилось его порции вываливать в корытце Антуану. Поросёнок всё съедал за милую душу.

Так прошло три недели. Пора мне было в город возвращаться. Деньги материнские медленно, но верно подходили к концу, со стихами не ладилось, а значит, и гонораров в ближайшее время не предвиделось, и от моего бытия начинало тунеядством попахивать. Надо на работу скорее устраиваться, решил я.

Везде – в трамвае, в санатории,
Среди гостей, среди родни,
На суше и на акватории
Моральный уровень храни!

Расставаясь с дядей Филей, я намекнул ему, что он должен подтянуться, должен беречь своё здоровье. Ведь у нас, у миллионеров, всё впереди, и из своего миллиона он израсходовал пока только шестьдесят лет. Ответ его прозвучал для меня ошеломляюще. Он произнёс нижеследующее:

– Пропади он пропадом, этот миллион! Права была Лариса, не будет нам радости от этого лекарства! Клюнули мы, дураки, на поганую наживку. Виноваты мы, Павлуха, перед всеми людьми виноваты!.. И ты ещё взвоешь от своего долголетия! – с тоской в голосе закончил он.

XXVI