Девушка в зеркале

— С домом происходит что-то странное, — продолжала Эмбер. — Мы ссоримся из-за него, мы сходим с ума, хотя в этом есть и моя вина. — Она еле сдерживала напор превосходящих сил противника за дверью. — Но я не нарочно. Я хотела, чтобы муж просто посмотрел на меня. Нет, чтобы увидел, когда смотрит. — Силы ее иссякли, она разрыдалась, в ту же секунду была с силой отброшена от двери и в палату ввалились Джимми и Хелен. Медсестра окинула взглядом палату, увидела плачущую Эмбер и молчаливого Артура Уиллиса, по-прежнему сидящего в кресле у окна, и с возмущением спросила:

— Что здесь происходит? Мистер Уиллис, как вы себя чувствуете?

Хелен направилась к больному, а Джимми крепко взял Эмбер за руку и приказал:

— Свидание закончено, идите со мной.

— Уезжайте! — вдруг обратился к ней мистер Уиллис тихим, унылым, осипшим от крика голосом.

Джимми потянул Эмбер за руку.

— Да, да, сейчас, я ухожу.

— Уезжайте! Уезжайте! Уезжайте! — опять раскричался пациент.

— Уезжаю. — Эмбер вытерла глаза, собирая остатки гордости.

— Прочь! — угрожающе вскрикнул он и вскочил.

Не обращая внимания на уговоры Хелен, которая пыталась усадить его обратно в кресло, он обогнул кровать, шагнул к Эмбер, схватил ее за свободную руку и задержал, не давая уйти.

— Уезжайте! — тихо повторил Артур Уиллис.

— Я пытаюсь, — всхлипнула Эмбер, готовая снова разрыдаться.

Джимми хотел высвободить руку Эмбер, но Артур остановил его — уперся ладонью ему в грудь и проговорил:

— Немедленно уезжайте из этого дома. Ему нельзя заканчивать книгу.

Здвин опустился на колени у могилы отца и заплакал. Дела расстроились вскоре после его заключения в тюрьму. Никто не хотел связываться с отцом убийцы. Пять лет семейство продержалось на своих довольно значительных сбережениях, а затем Бертрам, отец Эдвина, занял денег у местного ростовщика, который, как, впрочем, и все представители этой профессии, никогда благотворительностью не занимался.

Воспользовавшись бедственным положением Бертрама, тот составил договор на крупный заём, и заемщик не сразу обнаружил, что вернуть долг вовремя представляется задачей практически неосуществимой, поскольку пошатнувшееся здоровье не позволяло ему больше работать. И вот фамильный дом постепенно пустел, лишаясь семейных ценностей — их забирали за долги, — а Бертраму становилось все хуже и хуже, пока он не умер, говорили, что с горя. Это случилось за два года до освобождения Эдвина.

— В конце жизни он поддался слабости. — Мать произнесла это с таким презрением по отношению к человеку, женой которого была более тридцати лет, что Эдвин испугался. Он не знал, что тяжелые времена сделали ее суровее, строже, она стала толстокожей и жестокой — только так она смогла выжить. Теперь мать совсем не была похожа на ту изнеженную даму, что каждый день рыдала на заседаниях суда. Впервые Эдвин осознал, что в нем больше сходства с матерью, чем с отцом.

— Он не должен был просить помощи у этого человека, не должен был открывать ему двери, но твоему отцу так хотелось расплатиться с долгами! А по мне так лучше долги, чем дьявол в собственном доме. Он отнял у нас все.

— Матушка, но ведь у нас больше нечего взять? Теперь он оставит нас в покое.

— Он — сам дьявол, сын мой. Он похитил душу твоего отца.