Девушки

Голоса и аплодисменты стихли только тогда, когда поднялся на трибуну полковник, представитель Красной Армии. Его появление вызвало бурю ликований, аплодисменты; «ура» в честь партии, государства, Красной Армии гремело несколько минут. Полковник, видя, что тишины ему не дождаться, начал громко говорить. Он коротко рассказал о героях фронта, проливающих свою кровь и отдавших свои жизни ради победы, горячо поблагодарил их, героинь тыла, за помощь в борьбе с фашистами.

Соня видела, как многие девушки, слушая краткую речь полковника, прослезились. Окончив речь, полковник взял Красное знамя и поднес его директору предприятия Завьялову. Директор опустился на одно колено, поцеловал знамя и, поднявшись, передал его своему заместителю; потом подошел к трибуне и поклялся от имени всех торфяниц и торфяников удержать в своем предприятии Красное знамя Государственного Комитета Обороны до конца сезона.

Гул рукоплесканий опять пронесся по всему парку.

После торжественного митинга на сцену один за другим выходили московские артисты — чтецы, певцы и музыканты. В других концах парка, как и на площадке, начались танцы и пляски. В клубе показывали кинокартины. Соня, чувствуя себя усталой, вышла из парка и зашла в столовую.

— Соня, в парк? — весело поблескивая глазами, остановила ее Варя. — Ты уже пообедала?

— Да, — ответила Соня. — А теперь домой.

— Что так? — удивилась Варя. — А я буду гулять до полуночи. Такие праздники бывают не часто.

— Ладно. Я, может быть, приду в клуб.

— Обязательно! Мне хочется потанцевать с тобой. Ты ведь, Соня, была в школе лучшей танцоршей, да и здесь я не видела, чтобы кто из девушек танцевал лучше тебя. Приходи, а то осержусь.

Соня грустно улыбнулась.

— Не надо, Варя, на меня сердиться! — и, подумав, сказала: — Хорошо, я приду!

Соня вошла в барак, открыла комнату. На подушке лежало треугольничек-письмо. Она взяла его, развернула. Прочла и задумалась; уставившись большими глазами в окно, долго-долго стояла в таком положении. Потом сунула письмо в кармашек, села на кровать и ткнулась лицом в подушку.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Аржанов тотчас после речи Тарутиной отправился на станцию. За воротами парка его встретила сухонькая, бедно одетая женщина лет пятидесяти и остановила условным паролем.

— Вы уезжаете? — спросила она.

— Откуда вы знаете? — побледнев, сухо сказал Аржанов.

— Я все, молодой человек, знаю! — Подумав, женщина пояснила: — Я все должна знать! Не зря же я служу уборщицей в конторе участка…

— Да, Илларионовна, я уезжаю.

— Дальше Шатуры вы никуда не уедете, — отрезала строго Илларионовна. — Вами не особенно довольны. Вы не выполнили главного…

— Я сделал… — открыл рот Аржанов.

Илларионовна грубо оборвала его:

— Знаем, что вы сделали! Но главного приказа вы не выполнили. Вы обязаны выполнить…

— Невозможно! — возразил Аржанов. — Невозможно! Вы, Илларионовна, это и сами знаете… Объект этот так охраняется, что…

— Я не слышала, что вы сейчас сказали, вы обязаны выполнить приказ… И забудьте слово «невозможно»! — прошипела она.

Но в следующий момент ее глаза погасли, стали добрыми. Ничего больше не сказав, она вошла в парк и затерялась среди торфяниц.

Федька пришибленно постоял минуты две-три у ворот. Опомнившись, он обозвал Илларионовну ведьмой и зашагал на станцию.

«Никогда не подумал бы, что эта Илларионовна наблюдает, может приказывать. Назвала пароль, остановила… Об отъезде старуха узнала, конечно, в конторе: слышала разговор с секретаршей Нила Ивановича…» Он уже ругал себя за то, что добивался печати на увольнительной записке.

«Неужели я не выберусь отсюда? — раздумывал он, быстро шагая по дороге. — Зачем я связался с девчонкой? Разве для моего удовольствия мало было Ганьки и Маркизетовой? Да, Сонька начинает слишком много думать, думает так, что с каждым днем становится все опаснее. А вдруг она поняла меня, разгадала, кто я?»

От этой мысли Аржанов заскрипел зубами.

Недалеко от станции он остановился, снял фуражку, потер лоб и вдруг решительно повернул назад.

Перед самым поселком Аржанов свернул с дороги в лес. Незаметно пробравшись по задворкам до барака, он заглянул в окно и открыл дверь. Никого не встретив из девушек в коридоре, прошмыгнул в комнату Сони. Она сидела на кровати. Он остановился возле нее, улыбнулся и притворно-ласково сказал:

— Скорее идем!

— Я не пойду.

— Как не пойдешь? Идем! Мы на славу погуляем. Ты же сама вчера говорила, что хорошо бы после митинга погулять на озере.

Он сел на кровать и хотел было обнять ее, но девушка резко поднялась и оттолкнула его от себя.

— Не трогай меня, — проговорила она сдавленным голосом.

— Что ты, зоренька моя? — сделав обиженное лицо, спросил Аржанов. — Я не узнаю тебя. Что с тобой?

— Горе у меня, — ответила Соня.

— Какое там горе! — воскликнул с веселым озорством Аржанов и рассмеялся. — Ты со мной, и у тебя не должно быть горя! Так я, зоренька, говорю?

— Папа убит на фронте, — невольно сказала Соня и тут же пожалела, что поделилась с ним.