Девушки

— Что ты меня задерживаешь? Ух ты, Улька! — нахмурилась Анисимовна и, махнув сердито рукой на смеющуюся девушку, вышла из барака.

Тарутина, наблюдая за работой девушек, не заметила, как отошла от нее Юлия. Прошла в конец зала к сдвинутым плотно койкам.

На широких окнах колыхались чистенькие миткалевые и кисейные занавески.

Девушки бригады Ганьшиной много слышали о ней, но в лицо не знали ее. Они уже начали ставить на столы тарелки с холодными закусками, раскладывать ножи, вилки, а Лукерья Филипповна все еще не приходила — ее задерживали пироги. Тарутиной очень понравилась чистота в бараке. Она встала у открытого окна. До ее слуха дошел легкий, еле уловимый, как пчелиное гуденье, звон темно-синей хвои на бронзовых соснах, росших маленькими оазисами по ту сторону улицы. За их стройными стволами отливала цинковым блеском гладь озера. Недалеко от берега покачивалась голубенькая лодка. В ней сидел молодой человек в гимнастерке; облокотившись локтем на борт, он смотрел на розовато-мглистый закат. Весла висели в уключинах.

«Мечтает. Интересно узнать, о чем он мечтает? — подумала Ольга. — Глупая я. Зачем мне знать об этом?»

Девушка вздохнула. Ей вспомнился брат Гриша, который частенько катался по Оке. «Бывало, тоже бросит весла, привалится к борту и, пустив лодку по течению, часами сидит неподвижно, как зачарованный. Теперь нет Гриши, и я никогда не увижу его».

Ольга поднесла платок к глазам. Когда она опять взглянула на озеро, человек энергично работал веслами, направляя лодку вдоль берега к деревянным мосткам — причалу. Ольга сейчас видела этого человека только в спину, да и то неясно — мешали осинки и сизоватые кусты лозинника. Озеро на середине отражало небо, а у того берега оно было темно-зеленоватым — это от деревьев, стоявших над самой водой. Там, за деревьями, садилось солнце. Отдельные сосны на том берегу и полянки, на которые не падали тени от деревьев, были как бы подернуты пламенем. Тарутина смотрела на игру света и теней. Неожиданно перед ее взором возник образ Павлова, она вздрогнула и покраснела.

«Фу, этого еще недоставало!» — сдвинув темные брови, подумала сердито девушка и отвернулась от окна.

Гольцева, стройная, нарядная и свежая, как только что распустившийся цветок, подошла к ней.

«Юлия, как и в шатурском городском саду, вся изнутри светится. Счастливая», — отметила Тарутина, разглядывая девушку.

— Оля, идемте ко мне, — чувствуя себя робко под пристальным взглядом Тарутиной, позвала Гольцева. Ее голос был мягок и нежен, в каждой нотке слышались радость и счастье. — Я заходила на кухню, там Лукерья Филипповна никак не разделается с пирогами и печеньем. Она попросила сказать вам, что не может от пирогов отойти. Как управится с ними, так и прибежит, чтобы расцеловать вас.

— А что я стану делать у вас, Юлия? — спросила Тарутина. — Сидеть на стуле и смотреть в окно? Я и отсюда могу смотреть на закат и на озеро. Лучше пойду помогать Лукерье Филипповне.

— Там и без вас, Ольга, много помощниц. Она не любит, чтобы ей мешали. А Анисимовна до того серьезна, что тычками выгоняет девчат. А мне надо поговорить с вами… — Юлия вздохнула и спросила: — Я вам, Ольга, не нравлюсь? Поверьте, я от этого очень страдаю.

— Не заметно. Вы так счастливы.

— Да, — призналась Юлия, — я же вам в саду сказала, что я очень счастлива и радостна. И ваш, Ольга, холод…

— Замораживает ваше счастье? — сухо улыбнулась Тарутина.

Юлия пропустила мимо ушей колкость, промолвила:

— В вашем голосе я даже чувствую как бы вражду ко мне. Это сильно удивляет и огорчает меня, и я впадаю в такое настроение, что… А я ведь знаю, что вы добрая, что вы сердечная… Да, да! О вас, Ольга, все девушки, которые знакомы с вами, говорят восторженно. Да и много рассказывал мне о вас близкий человек.

Ольга заметила, что свет внутри Юлии погас, но она и без него была все же прекрасна. Заметив слезинки в глазах Гольцевой, Ольга мысленно осудила себя за то, что неровно относится к ней.

«Да, я очень свысока разговариваю с Юлией, — подумала Тарутина. — Это, видно, потому, что она слишком навязывается со своей дружбой. Я не люблю таких людей».

— Что ж, я иду к вам. Ладно? — проговорила Тарутина и приветливо улыбнулась.

Девушки вышли.

На улице стояла тишина. Сгущались прозрачно-сиреневые сумерки.

Куры взлетали на насесты. Лениво и добродушно, вытягивая шеи и задевая клювами за землю, двигались гуси. Вразвалку ковыляли утки. За ними веерами торопились утята, поблескивая красными лапками.

Кое-где с крылечек слышались голоса старушек: «Утя-утя-утя! Тега-тега-тега!»

Юлия шла с поникшей головой. В ее светло-русых волосах, как раскаленный уголек, рдела гвоздика. Девушка уже пожалела, что пригласила Ольгу к себе.

«Больше я унижаться перед нею не буду, — решила про себя она. — А все это он… Шел бы сам к ней. Послал, да еще не велел сказывать ей о себе, что у меня…»

Гольцева первой поднялась на крыльцо своего барака и, открыв дверь, пропустила Ольгу вперед.