Девушки

Ольга смотрела на брата и думала: «Он не заехал раньше ко мне, а приехал прямо к ней. Юлия, значит, ближе ему, чем я, сестра? Да и он сам только что сказал, что она для него самый дорогой человек».

Григорий, заметив грустное и обиженное выражение на лице сестры и как бы угадывая ее мысли, сказал:

— Оля, не сердись, что я заехал раньше к Юлии. Я не мог иначе. Мы ведь давно любим друг друга… Позавчера мы расписались, и если бы не юбилей Лукерьи Филипповны, так мы б сегодня были у тебя в гостях. — Вот бы еще отца повидать! Он, как я слышал, партизанит в Белоруссии. Вот куда прошел от Рязани!

— Я не сержусь, — ответила Ольга и, чтобы успокоить его, прибавила: — Наверно, и я раньше заехала бы к милому, а потом бы уж и к братцу.

Она поднялась и сказала Гольцевой:

— Юлия, не пора ли нам на пироги к Лукерье Филипповне?

— Рано еще. Вот как двинутся девушки с полей, так и мы, да и то придем раньше всех, — ответил Григорий.

— Конечно, — сказала Юлия.

— Да, у нее будет начальство.

— А тебе помешает оно?

— Нет, — улыбнулся Григорий.

Солнце село. В комнате стало сумрачно. За озером, в лесочке, запел соловей. Ему откликнулся второй. В полях послышались песни — это торфяницы возвращались с работы.

— Гриша, надень другую гимнастерку, — предложила Юлия.

— А эта чем плоха?

— Мне хочется, чтобы ты был в другой, — мягко, но настойчиво сказала Юлия и заглянула Григорию в глаза.

Он сбросил с себя гимнастерку, снял с вешалки другую, суконную и, позвякивая орденами, надел ее, подпоясался ремнем, вышел на середину комнаты и не без удовольствия, щелкнув каблуками, вытянулся.

Лица Ольги и Юлии засияли при виде орденов на широкой груди Гриши.

— А теперь к Лукерье Филипповне на юбилей, — беря под руки мужа и Ольгу, предложила Юлия.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Черные шторы были опущены. Праздничный стол был готов. Девушки в пестрых платьях стайками прохаживались по длинному залу. Слышались тихий говор, изредка смех. То здесь, то там задорцем вспыхивали глаза. Три пары девушек осторожно пронесли на кухню блестящие ведерные самовары.

— Попьем, значит, чайку, — проговорил Григорий.

— И с вкусными пирогами. Лукерья Филипповна и Анисимовна замечательные хозяйки!

— Поглядим, поглядим!

Тарутин чувствовал на себе взгляды многих девушек. Они, когда он проходил мимо них, спрашивали друг у друга:

— Кто это?

— А это муж Гольцевой.

— Ну? Нашей бригадирши?

— Разве Юлия замужем? Когда это она успела?

— Вот и успела!

— А прелесть Юлия-то!

— Да уж, наша бригадирша недурна.

— И он ничего, вот только нос у него подкачал… Впрочем, недурен.

— А сколько орденов-то на груди! Думаю, девушки, ему приятно их носить! Он идет, а они звяк, звяк, звяк… Ну, прямо сердце так и замирает от их перезвона…

— А это что за брюнетка идет с ними? — спросила светловолосая девушка в шелковом стального цвета платье.

— Не знаешь? — удивилась другая, с сильно загорелым лицом, как бы отлитым из бронзы, и сказала: — Это Ольга Тарутина. Ее портреты вывешены и на нашем участке.

— И верно, это она. Какая красавица! Она не цыганка?

— Кажется, из-под Рязани, из одного села с нашей бригадиршей.

— Устала я, — шепнула Ольга. — Юля, сядем ближе к выходу.

Они подошли к окну и сели рядом с девушками из бригады Лукерьи Филипповны. Те обсуждали кинокартину, которую видели в прошлое воскресенье в клубе. Из их слов Тарутина поняла, что картина им не особенно понравилась. Только круглолицая, с очень живыми карими глазами девушка настаивала на том, что картина замечательная и она с удовольствием еще раз посмотрит ее. Поправляя модную прическу и шелковую золотистую сетку, под цвет волос, девушка с зеленоватыми глазами возразила:

— А мне, Наташа, не нравится, когда люди поют на сцене. Открыв рты, поют. Ведь так в жизни не бывает. Вот мы, например, сидим и по-человечески говорим, а не поем. Что было бы, если б мы вот сейчас не говорили о картине, а пели бы? Ужас! Люди окружили бы нас и сочли за сумасшедших. Что было бы, если б люди, гуляя по поселку, не говорили, а вопили бы?

Девушки, слушая ее, посмеивались.

— Как бы мы восприняли парторга поля, который пропел бы нам с трибуны клуба о заготовке торфа, о героизме?

Наташа нервничала, то и дело пыталась возразить, но зеленоглазая чуть насмешливо и грубовато говорила, вызывая улыбки на лицах девушек:

— Вот придет к тебе дружок с фронта…

— У меня еще нет дружка, — обиделась Наташа.

Зеленоглазая, как бы не слыша слов Наташи, сказала громче:

— Знаю, что нет у тебя дружка, молода еще. Предположим, что он у тебя есть. Вот он приехал с фронта на побывку и заявился к тебе. Ты запоешь, и он при виде тебя запоет. И начнете выть, тянуть и размахивать руками.

Наташа не вытерпела, возмущенно возразила:

— Я уж не такая дура, как ты представляешь меня, чтобы я запела. Но внутри у меня обязательно все запело бы от радости и счастья, хотя и говорила бы ему самые что ни на есть простые слова, а может быть, я в это время и самых простых, обычных слов не нашла бы в себе, молчала бы…

Юлия слегка толкнула Ольгу и шепнула:

— Правильно ответила Наташа!