Девушки с неба

Кристина увидела вокруг себя бесстыдно ухмыляющиеся физиономии, и перед глазами у нее почернело.

— По местам! — закричала Кристина. — Сейчас же по местам!

Дети, ехидно улыбаясь, отправились на места и начали жадно есть пирожки.

— Разве вы не знаете, что в классе не едят! — Кристина изо всех сил хлопнула журналом по столу.

— Но, апа, мы проголодались, — объяснил Карим с невинным лицом и откусил пирожок.

Кристина знала, что учительница ни за что не должна убегать из класса, не закончив урока. Что делать? В этот момент зазвонил колокольчик. Спасение! Кристина помчалась через дорогу в столовую, к Аньке.

Она безуспешно подергала за ручку и потом начала руками и ногами колотить в дверь. Это помогло. Розовое лицо милиционера Ганеева показалось в щели.

— Что ты ломишься? Пирожки уже давно кончились. — Ганеев стоял на пороге по-домашнему, без ремня, с расстегнутым воротничком, в одних шерстяных носках, с обглоданной бараньей костью в руке.

— Как раз об этих пирожках я пришла поговорить! — закричала Кристина без всякого предисловия.

— Смотри-ка, смотри, — удивился Ганеев.

— Свои пирожки можете продавать когда и кому хотите, но не ученикам во время уроков.

Ганеев все понял.

— Ты, знаешь ли, не кричи, — выговаривал он. — Тебя поставили над детьми, ты и отвечай. Разве Анька виновата, что твой класс разбежался! — И со стуком захлопнул дверь перед самым носом Кристины.

2

Метель бушевала. Пропали небо и земля, исчезли улицы и две высокие черные ольхи, которые росли поблизости. Потерялись в метели вороны с их гнездами, казалось, что все на свете куда-то пропало.

«Ну и пусть», — думала Кристина, лежа на нарах. У соседей за тонкой дощатой перегородкой зевали. Кристина услыхала, как Мария, учительница русского языка, застилала постель, взбивала подушки и парадно складывала их горкой.

Сегодня ночью Кристине приснилось, что она лежит в открытом гробу. «Я же не умерла», — думает Кристина, пытаясь выбраться оттуда.

— Ты начинка, — говорит Анька, а сама месит тесто. На каждом пальце у Аньки сверкает по большому брильянту.

— На помощь! — хрипит Кристина и снова пытается встать, но тут появляется Ганеев и замахивается огромной бараньей костью. Кристина вскрикивает и закрывает глаза. Когда открывает их снова, она уже не в гробу, а в разрезанном пополам пирожке, который Ганеев пытается запихнуть в свою полевую сумку. На полевой сумке большими буквами написано: ДЕЛО.

Ей казалось, что она задыхается.

Кристина проснулась, и первой мыслью ее было — бежать отсюда. Но куда?

Кристина лежала и думала. Она вспоминала подробности злосчастной истории с пирожками — как она, разгоряченная, ударила классным журналом по столу, и как подскочила при этом чернильница, и как она закричала: «По местам!»

— Кристина, — сказала Тильде, — не принимай эту историю слишком близко к сердцу.

— Ты ничего не понимаешь! — ответила девушка.

— Ну конечно! Ты меня считаешь такой глупой, — всхлипнула Тильде. — Ты меня всегда считаешь глупой…

Сумасшедшая метель возилась вокруг дома, то билась в один угол, то засыпала другой. Это мрачное, штормовое утро было утром седьмого ноября — через несколько часов на площади Карла Маркса должен начаться митинг.

С тяжелым сердцем Тильде мешала похлебку. Маленькая худющая кошка терлась об ее ноги и вдруг прыгнула на молитвенный коврик, где ее хозяйка почтительно кланялась в сторону Мекки. Но что понимает в молитвах какая-то глупая кошка — она не просит, а хватает сама, где может.

Тильде помешивала в котле с похлебкой, Фатима молилась богу, кошка искала еду, а Кристина слушала, как за перегородкой Мария взбивает подушки.

Характер Марии был похож на мартовскую погоду — то выглянет солнце, то падают хлопья снега, то идет дождь.

В хорошем настроении Мария хватала гитару с голубым бантом, садилась на край постели и с усмешкой брала аккорды.

Но и в грустные минуты Мария брала гитару и рассеянно щипала струны.

Спят курганы темные, солнцем опаленные,
И туманы серые бродят чередой…

Она замолкала совершенно неожиданно на полуслове.

— Тоска меня съедает! — жаловалась она, заламывая пальцы, и приказывала своей пятилетней дочери: — Танцуй, Нелли!

Нелли послушно вылезала из угла, где она тихонько, как мышонок, играла, клала куклу на постель и бережно закутывала ее в одеяло. Подбоченясь и стоя посреди комнаты, она ждала знака матери. Раздавалась простая мелодия, Нелли взмахивала платочком, приседала и семенила быстро, умело, по-детски мило. И все-таки было видно, что она пляшет и поет просто потому, что привыкла слушаться.

Нелли знала неисчислимое количество деревенских частушек, цыганских романсов и опереточных песенок, которые пела мать. Нелли запоминала их без труда, часто не понимая ни содержания, ни значения. Людям казалось это забавным.