Девушки сирени

– Ты мойся, а потом поговорим.

Я поставила чемодан на диван.

– Возможно, мне понадобится мамина помощь, чтобы решить кое-какие вопросы.

Гюнтер стряхнул пепел.

– Денежные?

– В том числе. Могут понадобиться деньги на адвоката.

– О, неужели? Если с тобой что-то случится, государство оплатит все расходы.

– Что случится? – не поняла я.

Гюнтер прошел к кладовке и вернулся с банным полотенцем.

– Иди мойся. Горячая вода у нас пока еще есть. После поговорим.

Я бросила свои вещи в гостиной и включила воду, а сама приставила ухо к двери и прислушалась. У меня были подозрения, что Гюнтер может позвонить куда следует. Союзники наверняка уже установили свои порядки в городе. Я пыталась убедить себя в том, что Гюнтер меня не сдаст. Мама будет в бешенстве. Но он никогда не был патриотом, а после смены власти в городе никому нельзя доверять.

Я задвинула защелку, потом подождала, пока в ванну наберется побольше горячей воды, и плавно соскользнула по эмалированному чугуну в обжигающее море.

Я чувствовала, как расслабляется каждая мышца.

Где сейчас Фриц? Надо будет устроиться на старую работу в кожной клинике. Если только ее не разбомбили.

Намыливая почерневшие после долгой дороги ступни, я репетировала предстоящий разговор с мамой.

Она поддержит меня, что бы там Гюнтер ни говорил.

«Ну и что, – ответит мама, после того как я расскажу ей о лагере. – Герта, это ведь была твоя работа».

Где она сейчас? Наверное, пытается раздобыть какую-нибудь еду.

Я закрыла глаза и предалась воспоминаниям о маминых завтраках. Представляла горячие булочки и свежее масло, кофе…

Мне показалось, что по гостиной кто-то ходит.

– Мама? – позвала я. – Гюнтер?

В дверь постучали.

– Герта Оберхойзер? – спросил из-за двери мужской голос с британским акцентом.

Вот дерьмо. Чертов Гюнтер. Ясно же было, что ему нельзя доверять. Сколько ему заплатили за предательство?

– Уже иду!

Пока я сидела в ванне, у меня онемели конечности.

Может, все-таки получится вылезти через окно?

По двери ударили чем-то тяжелым, и она подалась. Я, наверное, закричала, когда потянулась за полотенцем. В ванную вошел британский офицер. Я снова опустилась в воду, исчезающая мыльная пена была моей единственной защитой.

– Герта Оберхойзер? – спросил офицер.

Я попыталась прикрыться.

– Нет.

– Я здесь, чтобы арестовать вас за преступления против человечности.

– Но я не она, я ничего не сделала.

От шока я вела себя как идиотка.

Как Гюнтер мог так со мной поступить? Мама будет в ярости.

– Фройляйн, вылезайте из ванны, – велел офицер.

Вошел еще один офицер, он держал в руке брезентовый плащ. Я жестом попросила их отвернуться.

– Я вернусь через минуту, – сообщил первый офицер и покраснел, а когда передавал мне полотенце, отвел глаза в сторону. – Завернитесь вот в это.

После этого вышел и закрыл за собой дверь.

Я с трудом вылезла из ванны.

Мысленно проклиная Гюнтера, я подошла к аптечке, обнаружила там лезвие для бритвы и соскользнула обратно в ванну.

Вода начала остывать.

– Фройляйн? – окликнули меня из-за двери.

– Минутку! – Я достала бритву из упаковки.

Нащупала лучевую артерию. Сердце билось сильно, так что это было легко. Я погрузила лезвие глубоко в артерию, она вскрылась, как персик. Вода стала розовой, я откинулась назад, вода остывала, а у меня немного закружилась голова.

Интересно, мама будет плакать, когда увидит, что я сделала?

По крайней мере, я сделала это в ванне. Прибраться будет несложно.

Офицер вернулся в ванную, прежде чем я вскрыла вторую артерию.

– Господи! – выдохнул он.

Вода к этому времени стала красной.

– Тедди! – завопил он и повторил: – Господи!

Потом еще крики на английском, и меня наконец вытащили из ванны.

Тут уж не до стыдливости.

Я теряла сознание и не собиралась им подсказывать, как надо действовать в таких случаях. Но, не без удовлетворения, заметила, что они и без меня прекрасно справляются. Зачем-то подняли мне ноги. Верный способ помочь пациенту быстрее истечь кровью. Ступни у меня так и остались грязными, и под ногтями тоже.

Я потеряла сознание, но пришла в себя, когда меня на носилках выносили из квартиры. Повязка на запястье была безупречной. Кто-то хорошо знал свое дело.

Среди них есть врач? Он удивился, что немецкий медик так плохо сделал свою работу?

Когда британцы несли меня вниз по лестнице, я попыталась спросить Гюнтера, почему он меня предал.

А когда носилки загружали в карету «скорой помощи», увидела Гюнтера в окне. Его лицо ничего не выражало. К другим окнам тоже подошли жильцы. Старики. Женщины. Они отодвигали занавески и смотрели вниз.

Обычные любопытные немцы. Девочка с желтыми косичками встала у окна, но мама оттолкнула ее в сторону и задернула шторы.

– Ей просто интересно, – пробормотала я.

– Что? – переспросил какой-то англичанин.

– У нее шок, – объяснил ему другой.

Шок? Это неполный диагноз, английский коллега. Гиповолемический шок. Учащенное дыхание. Общая слабость. Холодная, липкая кожа.

Еще лица в окнах. Все жильцы хотели посмотреть, что происходит.

У меня по щекам потекли капельки влаги.

Дождь?

Я надеялась, никто не подумает, что это слезы.

Часть вторая