Дезертир

— У вас есть водка…

Она глядела куда-то в сторону, старательно пряча взгляд. Разыгрывать роль весельчака не имело смысла, и я посторонился, пропуская Юлию в комнату. Шляпка полетела прямо на пол, рука дернула верхнюю пуговицу пальто. Я попытался помочь, но она резко рванулась, словно я прикоснулся к ране:

— Не смейте! Не смейте меня трогать.

— Юлия! — растерялся я. — Помилуйте…

— Вы что, не видите — я грязная! Грязная! Мелькнула и пропала нелепая мысль, что девушка явилась прямиком из мертвецкой, забыв вымыть руки. Юлия сбросила пальто и опустилась на стул.

— Франсуа, я же просила…

— Ах, да!

Я плеснул граппа в глиняную кружку — иной посудой обзавестись не удалось. Девушка выхватила ее из моих рук, резко выдохнула воздух, отпила — и зашлась в кашле…

— Ну и дрянь! Что вы там курите, дайте! Скорее! Я открыл коробку с папелитками, Юлия наугад выхватила одну, повертела в руке…

— Нет! Что за мерзость! Не буду… Франсуа Ксавье, не смейте на меня смотреть!

Хотелось спросить: «Что с вами?», но я уже понимал — такой вопрос ничего не даст.

— Юлия, — осторожно начал я. — Альфонс… Он жив?

Она быстро кивнула.

— Да… Процесс через три дня. Франсуа, я догадываюсь, на что похоже мое поведение…

— Помилуйте, — попытался вставить я, но девушка резко мотнула головой:

— Дайте сказать! Я веду себя как ненормальная… Но я и есть ненормальная, мне некуда идти и…

— Еще граппа?

Молодой ирокез жив, значит, в любом случае не все потеряно. Немного успокоившись, я налил еще полкружки, и Юлия, выпив залпом, откинулась на спинку, сняв бесполезные очки.

— Ну и гадость! Нет, не поможет… Мне надо искупаться в спирте… Нет, и это не поможет… Простите ради бога! Только не прогоняйте! Не могу никого видеть, кажется, все уже все знают, тыкают в спину пальцами… Господи, как это омерзительно!..

Я закурил и отошел в сторону. Что бы ни случилось, ей следует выговориться. Иначе будет еще хуже. Было ясно — она на пределе, еще немного, и нервы не выдержат…

Внезапно Юлия рассмеялась — нервно, хрипло:

— Никогда не думала, что все это — так мерзко! Мне казалось, что профессия врача все же делает людей более… Не знаю, циничными, что ли? А я — как горничная из хорошего семейства…

Смех оборвался, девушка застонала и внезапно закрыла лицо ладонями.

— Наверно, это называется истерика… Франсуа, пожалуйста, не смотрите на меня! Я, конечно, зря сюда пришла, но мне стало страшно, я не могла…

Она резко встала, подошла к окну и, рванув ставню, глубоко вздохнула.

— Душно… Вы что, никогда не проветриваете? Что вы за человек, Франсуа Ксавье! Иногда вы так можете разозлить…

Я не сдержал усмешки, благо девушка стояла ко мне спиной. Пусть говорит!

— Ладно, слушайте! — Она вновь присела и, схватив ни в чем не повинную папелитку, бросила ее обратно в коробку. — Все равно я должна кому-то рассказать, можете, если хотите, смеяться — только потом, не при мне. Наверно, со стороны это действительно смешно. Горничная впала в истерику…

Она помолчала, затем резко мотнула головой:

— Ладно, слушайте исповедь горничной! Альфонс мне как-то читал одну пьесу, немецкую, кажется. Очень похоже! Только я не умею произносить монологов… В общем, так. Я говорила с Дантоном, говорила с Шометтом… Знаете такого?

— Прокурор Коммуны, — кивнул я. — Кажется, он не любит гражданина Дантона.

— Не любит… Но сказал то же самое, только не так вежливо. У Альфонса нет ни малейших шансов. Никаких! Понимаете?

Она перевела дыхание, схватила кружку, но тут же отставила ее в сторону.

— Нет, пока не буду. Слушать исповедь пьяной горничной будет совсем омерзительно… Тогда я спросила, что можно сделать. Странно, но гражданин Шометт был очень откровенен. Он сказал, что единственный шанс — отложить процесс. Если Альфонса не будут судить вместе с остальными, то пройдет еще несколько дней, может, недель. О нем могут попросту забыть. Многие бриссотинцы сидят уже полгода, их не трогают…

Я вновь кивнул: кажется, Вильбоа упоминал об этом. Но не все из друзей Бриссо были знакомы с убийцей Марата…

— К сожалению, список уже утвержден. Чтобы его изменить, нужно решение какого-то из комитетов…

И это было известно. Более того, на это я и делал расчет.

— Тогда я вспомнила. У отца был знакомый, его сын сейчас — довольно известный политик. Он… Нет, не буду! Кто он, не так важно, но это в его силах. Я пошла к нему…

— Он требует денег? — понял я. — И много? Она улыбнулась — жалко, растерянно.

— Денег? О чем вы, Франсуа? У вас плохо с воображением! Деньги ему не нужны, он человек очень богатый, хотя и якобинец. И, между прочим, дворянин… Не понимаете?

Я понял, все понял. Богатый, преуспевающий, ему не нужны деньги… Да и какие деньги у доктора Тома?

— Горничная пришла к графу просить пощады для своего жениха… Кажется, в той пьесе было именно так. Ну, а граф… Нет, граф, по крайней мере в той пьесе, все-таки удостаивает горничную целого монолога, а этот… Этот не стал зря тратить времени. Он засмеялся и просто приказал мне раздеваться…

— Хватит, — не выдержал я. — Юлия, не надо!