Дезертиры

— То, что в сопроводиловке, это наспех записано в полиции. А вот что он сейчас скажет и что вы запишете — это уже в дело и суд идет, окончательный вариант. Надо очень внимательно слушать. Все оговорки тут же фиксировать и сообщать коллеге, который ведет интервью.

Потап Орлов — массивен, угрюм, прыщав, деревенский парень с грубым черепом, сонными глазами и большими кистями рук; неуклюж и медлительно-тяжел в движениях, будто каждый раз пуды перетаскивает. Одет в какие-то темные робы. Тупо смотрит в одну точку, руки держит за спиной.

Пока мазалась краска и готовилась бумага, мы сели за стол.

— Имя у тебя редкое, — сказал я ему.

Он потупился:

— От деда.

Все данные были правильны, только пункт «вероисповедание» вызвал у него слабый протест:

— Не православный я. Сектанты мы.

— Какая секта?

— По комнатам сидим — книги читаем, молимся. — Он говорил нехотя, односложно, неразборчиво, иногда скороговоркой.

— Адвентисты? Субботники? Духоборы?

— Не знаю. Убивать — грех. Воровать — грех. Молиться и работать.

Он переложил по столу руки в заусенцах, мозолях, пятнах, с грязными ногтями:

— Оружие держать — грех. Бог не велит. Нельзя.

— Пишите «Свидетель Иеговы», — посоветовал Марк, узнав, в чем дело.

Я сказал об этом Потапу.

— Пойдет, — ответил он. — А вы кто?

— Переводчик. Буду помогать тебе с немцами сотрудничать, — сказал я и подумал, что за подобную фразу в свое время и в своем месте нас обоих расстреляли бы без суда и следствия.

— Понял, — сказал он и опустил голову, сжал кисти рук в большой кулак и молча ждал. Было в нем что-то покорно-рабское, молчаливое, гнетущее…

— Спросите его, кем он был на родине? — обхватив двумя руками здоровенный палец, спросил Марк, начиная снимать отпечатки и опасливо отстраняясь от верзилы Потапа.

— Мамке в огороде помогал, — флегматично ответил тот.

— Как его зовут?.. Топ-тап?.. — переспросил Марк. — Иван — знаю, Андрей знаю, Борис — знаю. Топтап — не слышал.

— Старинное имя, — пояснил я.

— Чего немцу надо? — сонно исподлобья посмотрел на меня Потап. Он вообще предпочитал глаза держать полуприкрытыми.

— Имя твое ему очень понравилось. Не слышал никогда. А родителей как зовут?

— Отец Пров, один дед Демьян, другой Потап. Дядька Кузьма, а брат Феофан, — безучастно ответил он. — Обед здесь когда, не знаете?

Я не знал, а Марк язвительно ответил, что об этом еще рано думать, сейчас на вопросы отвечать надо, а вообще обед с двенадцати до четырнадцати.

Шнайдер встретил нас улыбкой и кофе. Его загорелое лицо казалось розоватым под седым серым бобриком, который он часто и ласково потирал и гладил.

— Слыхали по телевизору: в Англии на вокзале пятерых румын поймали, с трехмесячным ребенком умудрились под поездом в каком-то отсеке для угля из Франции в Англию по Евротуннелю проехать. А поезд этот 300 километров в час мчится, между прочим, и сто раз перед отправкой осматривается… Кто это у нас сегодня?.. Дезертир?..

Услышав знакомое слово, Потап кивнул и уставился в стол, за который сел с большим трудом: стол маленький, а он массивен и неповоротлив.

Шнайдер цепко пару раз взглянул на него и сказал негромко:

— Я думаю, нам предстоит выслушать тяжелую историю нежелания служить в армии. Понятно, кто же хочет?.. В молодости и я не хотел. А вы?

— У нас в Академии художеств военной кафедры не было. Мне пришлось откупиться от военкомата, — сказал я.

— Понимаю. Когда это было? В середине семидесятых?.. Тогда дисциплина в армии была уже ослаблена… Ну, надо начинать. Давайте впишем время, — он взял мой обходной лист, черкнул на нем цифры и принялся настраивать диктофон, я долил в чашку кофе, а Потап смотрел на свои черные кулаки, полузакрыв глаза и покачиваясь, так что Шнайдер осторожно спросил у меня:

— Ему плохо?.. Может быть, он чем-нибудь болен?.. Спросите у него.

Я перевел.

— Нет, — отозвался Потап. — Что-то голова болит, в сон тянет. Я, когда мал был, на бахче упал, балдой прямо об арбуз. С тех пор болею.

— А чем?

— Болями болею. Несчастный человек.

Шнайдер вздохнул:

— Ясно. Здоровых и счастливых я еще за этим столом не видел, — и щелкнул включателем.

Анкетные данные скупы и коротки:

— В школу ходил… Учился плохо… Ничего не помню… Потом дома был, мамке помогал. Голова болит, сил нет… Народу в дому много, по комнатам сидят и молятся. Чего еще сказать?..

Пока мы с ним вписывали в протокол имена всех братьев-сестер, Шнайдер выключил диктофон, вытащил лупу, атлас, поискал нужную страницу и углубился в нее.

— Спросите у него, сколько времени надо было ехать от его села до Ростова?

— Не знаю. Може, час, а може, боле. Забыл. Недалеко было.

— Он часто ездил туда?

— Чего мне там?.. Сатанское место. Это не для нас. Для нас — молитва и работа. Больше ничего. Бог не велит с людьми водиться. Не наше это.

— Он сектант, — пояснил я.

— Ах, вот как!.. Да, да, тут написано. Были у меня уже такие, с Украины. Сектант — всегда пацифист, этим все объясняется: Бог убивать не разрешает, поэтому дайте мне политубежище. Есть у него какое-нибудь образование, кроме школьного?

— Нет, говорит, что после школы матери помогал. В огороде.