Дезертиры

Дорогой тезка, в прошлом письме я подробно доложил тебе, как переводчиком подрабатывал. В первый раз все трудно делать, сам знаешь. Хуссейн, который давно работал в лагере, по дороге рассказал много интересного. Картины захватывающие. Кстати, он сам тоже лет двадцать назад проделал подобный путь, убежав от Саддама Хусейна.

Сюда, в Германию, бегут и тутси и хуту, и желтые и черные, курды из Ирака и иракцы из Ирана, Турции, алжирские террористы и тамильские повстанцы, преследуемые гомосексуалисты и обманутые лесбиянки, девки из борделей и наемные убийцы, карабахские ветераны и абхазские сепаратисты, белорусы от красного порядка и украинцы от коррупции, монархисты от коммунистов и коммунисты от монархистов, албанцы от сербов и сербы от албанцев, мусульмане от христиан и христиане от мусульман. Евреи, конечно, тоже бегут, но объяснить толком, от кого они на этот раз убегают, не могут, поэтому им, как почетным беглецам, немцы придумали обтекаемое название: «Kontingent-Flüchtlinge», «контингент(ные) — беженцы» (наверно, в смысле «из контингента вечных беженцев»).

И если уж эти племена, народы и языки сюда добежали и в жизнь внедрились, то выкурить их потом очень трудно. Недавно вот по ТВ сцены из полицейской жизни Франкфурта-на-Майне показывали: немцы-полицаи, вооруженные до зубов, в бронежилетах и масках, поймали 17-летнего барыгу-латиноса, поволокли его в участок и пытаются допрос снимать, а он, не будь дурак, молчит. И не только потому молчит, что у него право такое есть, а потому, что рот шариками кокаина забит. И полиция это знает, но у нее, в свою очередь, нет права залезать пальцами (и другими предметами) в «отверстия тела», поэтому она латиносу ничего сделать не может (все это — пережитки Нюрнбергского процесса, немцы стали осторожны и опасаются, как бы их вновь во всех смертных грехах не обвинили). Постоял он у стены, посверкал белками, немцы его 650 набарыженных марок ему возвращают и отпускают. За месяц у него это 68-й привод, а посадить не могут — факта нет…

А почему, спрашивается, его на родину не отправляют?.. А потому, что паспорта у него нет, а главное, он забыл страну происхождения. Вот забыл, где родился — и все тут. «Куда ж его отправлять?» — резонно объясняет полицай. Каково?.. Забыл — и все тут. То ли в Колумбии на свет появился, то ли в Перу, не помню, голова болит, к врачу пора, обед скоро… С одной стороны, гнилой либерализм, с другой — тупость исполнителей, до абсурда доходящая. Да попадись такой барыжонок с кокаином во рту нашей доблестной милиции, ему бы не только все «отверстия тела» ножкой от стула пооткрывали бы, но еще новых бы насверлили, которые природа забыла создать. А тут нет — иди, продавай дальше, народу кокаин нужен стрессы снимать и либидо стимулировать.

А сейчас, говорят, новая страшная опасность на Европу надвигается китайцы. Раньше как было?.. Налетели скифо-гунны или монголо-татары, все повырезали, пожгли — и улетели. А сейчас, в век техники, все обстоятельно происходит. Дело в том, что слишком много китайцев расплодилось, до полутора миллиардов доходит, — согласись, много, для чего столько? И вот повелел их сегодняшний великий кормчий, чтоб по три миллиона китайцев в год из страны убиралось бы к чертям собачьим восвояси (спасибо, что три, а не тридцать или триста!..). Пусть бегут во все концы земли, китайскую мафию крепят и, кстати, деньги в Китай родственникам пересылают, а государство с них свой налог возьмет. Америка и Канада уже отказались их принимать, так китайцы теперь на Европу пошли — а куда еще, не в Африку же, где своих нищих хватает?..

Недавно опять вызвали переводить. Во второй раз ехать было веселее, хотя опять пришлось в пять утра вставать и в поезде досыпать, под тихое предшкольное шуршание сонных мальцов. Дорога к лагерю была уже известна. Я решил пойти пешком.

Шагая по темной аллее, ловлю себя на мысли, что с интересом, но без эмоций ожидаю, кого и что придется сейчас переводить, и никаких угрызений или жалости ни к кому не испытываю. Воистину, даже капля власти портит человека, не то что ведро, бадья, цистерна или океан. И мыслю я уже как здешний, местный, свой. И смотрю на все новыми глазами, которые тут, за десять лет жизни, прорезались. И стою уже обеими ногами по другую сторону баррикад, чем раньше. И если я тут живу, то и мыслю уже, как здешний.

Бирбаух встретил меня как знакомого. На столе — початая бутылка пива, на мониторе — сетка каких-то расчетов. Напротив, в зале ожидания, темно. В комнате переводчиков встречаю Хонг, которую видел в прошлый раз. У нее — кофе в термосе и складные чашечки. Мы разговорились. Она оказалась вьетнамкой, двадцать лет живущей в Германии, и сама (как и араб-переводчик Хуссейн) когда-то проделала весь беженский политпуть: