Дежавю

Этот парень, сопровождавший меня, развлекался тем, что вечерами после работы заходил в ту самую комнату презентации, включал все экраны и ходил по «Новой земле», жадно вдыхая несуществующий воздух, заходя в дома, гуляя по лесу. А потом нехотя выключал все экраны, закрывал все двери и плёлся домой. Пару раз он ходил в отдел кадров и просил, чтобы его уволили, но там указывали на пункт 6.1, в котором говорилось о невозможности досрочного прерывания трудового договора. Я надеялся, что он пойдёт к начальству, я бы тогда распознал их по лицам, но из разговора других сотрудников, которых я встретил, бегая по коридорам, понял, что начальства никто не видел, и даже не знал, кто им был. Всем управляли старшие менеджеры и коммерческие директора.

Нортон Кэмбелл стоял посреди кабинета (я перемотал назад, после перешёл на предыдущие дни). Все его эксперименты с пробирками и какими-то химическими формулами, которые он то и дело записывал в журнал, не объясняли мне ничего. Я бы мог отыскать химика, который проконсультировал бы меня, мог бы… в другом мире, не в этом. Все учёные были под контролем государства, работали в специальных учреждениях и жили в специальных домах на закрытых территориях. У меня не могло быть консультантов.

– Аманда! – этот Нортон подозвал ассистента. – Какую дозу вы давали триста двенадцатому номеру?

Женщина в чёрных туфлях на небольшом каблуке, в таком же, как у Нортона, халате, подошла к столу.

– Среднюю, – сказала Аманда.

– Увеличить вдвое.

– Но…

– Он хорошо справляется, хоть период его пребывания меньше, чем у других. Я думаю, всё из-за группы крови.

– Или из-за генетики.

– А он кто? – спросил доктор.

– Азиат.

– Может быть, – протянул он, – всё может быть.

Господи, на что он смотрел, этот Нортон, когда разговаривал с Амандой? На её грудь? Я не видел её лица, мне нужно было её лицо!

– Мистер Нортон, – сказала она, – за вчерашний день у нас два смертельных исхода.

– Опять? – тут он посмотрел ей прямо в глаза.

Хорошо, очень хорошо, я остановил запись и увеличил картинку.

Миловидная женщина лет сорока с родинкой на переносице, широкими скулами и карими глазами. Сделал скриншот.

Загрузил фотографию в базу данных и поиск по фото. Сканирование черт лица, роговицы глаза, быстрые цветные линии программы определения лиц бегали по фото, проходя по каждому очертанию, каждого изгиба лица, пока не остановились, издав характерный сигнал:

Сканирование завершено.

Аманда Рей.

36 лет.

Семейное положение: не замужем.

Учёная степень: кандидат медицинских наук.

Должность: старший научный сотрудник медицинского университета.

Она работала в этой компании уже три года и была старшим ассистентом при лаборатории.

Я хотел узнать о ней ещё больше, но в глазах нещадно двоилось.

На часах – полпервого ночи, я засиживался дотемна уже третьи сутки. И этих дней мне не хватало, я не был уверен, что не упустил ничего. Но то, что от этой Аманды будет больше пользы, чем от всех остальных, я нутром это чуял. Скопировав на внешний диск последнюю карту памяти Аманды и Нортона, я пошёл домой. Было ещё несколько карт за прошлые годы, но просмотреть все за один день я бы всё равно не успел.

– Опять задержались? – улыбнулся охранник.

– Много работы.

– Доброй ночи, мистер Невилл.

Я вышел на улицу. Затхлый несвежий воздух обдал и без того уставшее лицо. Я надел респиратор. На фасаде соседнего небоскрёба – то же табло со счастливой семьей.

«Создавайте семьи на «Новой земле».

Я побрёл домой.

Моя семья была родом из детства. Второй я так и не создал. Я помнил деда и мать с отцом, но чётче всего отца.

Помню, как сидел на коленях у папы и пересматривал фотоальбом. Тот мир со старых фото очень отличался от того, что был за окном.

– А эта фотография твоего деда, – сказал как-то отец, показав на очередное фото. – Он здесь получил награду по физике за участие в международной олимпиаде, после он сразу же поступил в университет. Ему здесь, кажется, лет шестнадцать.

Дед почти что всегда молчал и почти никогда не улыбался. По крайней мере, только таким я его и помнил.

– Твой дедушка – очень серьёзный человек, Льюис.

Та фотография была единственной, на которой я видел его улыбку. Она была единственной, на которой я видел его подростком.

Я редко пересматривал карты из детства, почти никогда, хоть почти что всё позабыл. Мне было десять, когда дед умер.

«Человек, не знающий прошлого, не узнает, кто он сам», – говорил мне отец.