Дежавю. Антология

Она сошла на станции Кудымкар
под тихий снег в придуманную жизнь —
«…пройти квартал, затем свернуть у рынка,
а дальше правой стороны держись

и выйдешь к дому, в нем кафе „У Пруста“ —

„Мадлен“, увы, закончилось давно —
там пахнет щами с квашеной капустой,
плывет Гагарин к звездам на панно,

ладонь его раскрыта неслучайно,

на ней прочтете явки и пароль.
И, если в первой жизни все печально,
надеюсь, будет лучше во второй…»

Сосед храпел забавно, будто фыркал,

и в Центр вагон отстукивал ответ.
Она сошла на станции Кудымкар.
Жаль, станции такой на свете нет…

Выбор богов

Новые боги сидят в придорожной таверне,
неторопливо смакуют туземный ликер.

Старший с картонным мечом и в доспехах фанерных

тихо курлычет, и солнце встает из-за гор.

Люди с притворным восторгом кричат и танцуют,

древних и грозных богов вспоминают с тоской.
Юную девушку в круг затолкнули босую
и, как обычай велит, обсыпают мукой.

Боги кудахчут — у них это вроде улыбки —

клювы разъяты, раздвоены их языки…
Выбор богов справедлив, он не знает ошибки.
Песню прощальную деве поют старики.

Эхом гремит за спиной торжествующий клекот…

Я тороплюсь за околицу — хлеб в рукаве —
в доме продутом ветрами, без крыши и окон,
старые боги лежат в порыжевшей траве.

Вождь строгает лодочку из коры сосновой…

Вождь строгает лодочку из коры сосновой,
правит ловко ножиком хрупкие края,
опускает нá воду, тихо шепчет слово —
уплывает лодочка в дальние края.
Ритуал магический Родине полезен —
урожай с надоями вырастут стократ,
на врагов обрушатся страшные болезни,
раз они по-доброму с нами не хотят.

Многое изменится после Первомая,

есть обряды тайные, будет всем сюрприз —
смотрит в небо пристально, трубку набивая…
И идет по берегу, и садится в «ЗИС».

Жить четко

Моя подруга не носит Прада и Гуччи,
не ходит в босоножках Джанмарко Лоренци,
стрижется под мальчика и смотрит по-сучьи,
стыдливо завертываясь в полотенце,

когда мы сидим на прокуренной кухне

и, в чай подливая винтажный «мартини»,
следим как луна багровеет и пухнет
и звезды вплетает в свои паутины.

Окраина ночи не знает пощады —

морщины от ран отличить невозможно:
и страшно, и больно — как будто клещами
меня поднимают на ржавый треножник.

Оттуда мне видно грядущее мира —

сплошные закаты и полная «прада»:
эпоха с наколотым в профиль кумиром,
садовником прежнего райского сада.

Но если подняться над острым железом,

забыть о вождях, революциях, войнах…
От счастья такого кого бы зарезать
и жить дальше четко, красиво, достойно.

Мир — от травинки до небес…