Дезинформация

Я разъяснил, что проблема не была связана с нашим человеком по проекту «Дунай» (тот оставался вне подозрений), и попытался описать общее положение вещей так, чтобы босс сам дошел до сути дела. Канадцам, начал я, понадобились сотни экспертов только для того, чтобы спроектировать установки для тяжелой воды, не считая тех, кто был задействован для строительства и в последующем для управления соответствующим предприятием.

– Понял! – воскликнул Чаушеску, щелкнув пальцами. – Ты хочешь сказать, что у нас нет экспертов, так?

В его глазах появилось лукавство: «И именно поэтому ты мучаешь меня, mon cher?»

Увидев заговорщическое подмигивание Чаушеску, я понял, что настало время все прояснить. И я объяснил, что у Румынии займет гораздо меньше времени построить совместное предприятие с канадцами, чем пытаться сделать все самим, основываясь на краденой технологии. Здесь я остановился, чтобы прочесть по лицу босса его мысли. Переход в наступление был хорошей тактикой, но лишь до определенного момента. Суть заключалась в том, чтобы во время почувствовать этот момент.

На секунду Чаушеску выглядел озадаченным, затем отпустил пуговицу моей куртки.

– Н-никакого с-совместного п-предприятия! – завопил он. – Н-никогда! Если к-канадцы смогли сделать это, то уж мы сделаем это гораздо л-лучше!

Согласно его аргументам (при этом он перешел на крик), Канаде всего лишь триста лет, в то время как история Румынии исчисляется более чем двумя тысячами лет.

Нараставшее заикание Чаушеску выдавало его бешеную ярость, которая, как всегда, внезапно спала, как летняя гроза. Настало время ретироваться:

– У меня, если хотите, есть фильм на этот вечер. Про Наполеона.

– Где же он? – заинтересовался Чаушеску, тут же перестав заикаться.

– У меня в багажнике.

– Так чего же мы ждем? – И Чаушеску направился в свой кинозал, бодро вышагивая и энергично размахивая руками. Ритмичное цоканье его каблуков по мраморному полу эхом отдавалось в коридорах.

Было уже глубоко за полночь, когда я вернулся домой. Чаушеску не мог заснуть и оставил меня смотреть вместе с ним второй фильм. Поприветствовав охранника, отвечавшего за мой дом и за посольство Польши, я взглянул на свои темные окна. Механически отпер дверь и повесил куртку. Затем взял один из телефонов закрытой связи на своем столе и набрал четыре условные цифры. «Можете быть свободны!» – рявкнул я в трубку своему оперативнику, подполковнику Василю Попу, и швырнул трубку на место, но тут же испытал чувство вины перед бедным парнем на другом конце провода. Его жизнь была явно хуже моей: он не мог покинуть офис, пока не удостоверится в том, что я благополучно добрался до дома, а утром должен был быть на посту как минимум за полчаса до моего появления.

Я поглощал сэндвич на кухне, когда тишину нарушил громкий дребезжащий звук: это звонил красный телефон, соединявший меня с Чаушеску. Я невольно вздрогнул.

– Нет, товарищ Чаушеску, я не сплю… Нет, я ни с кем не трахаюсь… Конечно, утром я буду там… Да, товарищ Чаушеску, я буду ровно в девять.

* * *

В феврале 2006 года я написал об этом последнем воскресенье, проведенном с Чаушеску, в статье под названием «Радикальный изверг: Чаушеску!» {948}. Он действительно завершил свой путь как эгоцентрический изверг и монстр, но он не был монстром, когда пришел к власти. Я хорошо знал его. Чаушеску превратился в монстра под влиянием идеологии марксизма и своей машины дезинформации.

Социалистическая Республика Румыния воспринималась, как в самой стране, так и на Западе, как диктатура, опирающаяся на марксистскую идеологию и на безусловную поддержку со стороны Компартии. Другими словами, социалистическая Румыния, как и другие страны советского блока, ошибочно рассматривалась и населением самой страны, и за рубежом как государство с органами управления, хотя и диктаторскими, но все же существовавшими как таковые: в виде политической партии и ее решений, основанных на политической идеологии. Это – дезинформация.

Только горстка людей, работавших в ближайшем окружении румынского лидера и других правителей стран советского блока, насколько мне было известно, знала, что на протяжении многих лет коммунистическая партия каждой из этих стран стала «сборной солянкой» из чиновников, по существу, реально управлявших своей страной не больше, чем забальзамированное тело Ленина в Мавзолее Кремля.

Если вернуться в историю, то надо признать, что марксизм являлся сырой, плохо структуризированной и размытой системой правления, которую каждый мог использовать, как хотел. При попытке в полной мере воплотить его во Франции или Германии марксизм, конечно, привел бы еще к одной Парижской коммуне или неопрусской военной диктатуре либо безвременно завершился бы кончиной очередной доктрины. Было совершенно невозможно, чтобы орды чиновников или даже громадная военная машина семьдесят долгих лет обеспечивали власть, полностью отрицавшую мотивацию, жизненно необходимую для человечества, как уже подтверждено на протяжении всей его истории: частную собственность, конкуренцию и личный побудительный мотив.