Дядя Кузя - куриный начальник [авторский сборник]

Виктор Астафьев ДЯДЯ КУЗЯ — КУРИНЫЙ НАЧАЛЬНИК

Повесть

Виктор Петрович Астафьев

(1924–2001)

От автора

В жизни — труд всему голова. И в любом труде, даже самом незаметном, есть поэзия, но слово это слишком громкое и слишком часто ныне употребляемое, и потому я бы просто сказал: интерес — в труде. А раз так, то интерес этот пробуждает в человеке любопытство, доброту и уважение к людям, для которых и делается любая работа.

Казалось бы, что интересное может быть в колхозном птичнике, где куры, петухи, перья и тяжёлый запах? Но вот однажды занесло меня случайно на колхозный птичник, посмотрел я, послушал и изумился — как тут интересно!

А интересно было оттого, что человек, работавший здесь, делал своё дело с любовью, и этой любовью как бы наполнялось всё вокруг. И я тоже проникся уважением ко всему, чем жил тот добрый, смешной и хороший человек — дядя Кузя с колхозного птичника, и мне захотелось, чтобы и другие люди полюбили его и помнили, что всякий труд человеком красен, человеком освещён, и неразделимы они: человек и труд.

А всё остальное о дяде Кузе вы узнаете из этой забавной книжки.

Автор

Знакомство с дядей Кузей

Село дворов на пятьдесят рассыпалось по берегу реки. От села на лёд стекает санная дорога, а к прорубям прострочены тропинки.

Над селом дымы стоят, каждая труба густо курится. На окраине села, потонувшая в снежных сугробах, стоит птицеферма. Снег свисает с её прогнутой» крыши валами. Снег завалил до половины продолговатые, испачканные изнутри окна.

За птицефермой, шагах в ста, лес начинается. Лес тоже задавило снегом. Стоит он неподвижно, завязив лапы в сугробах. Тишина и сон в нём таятся.

Одна ель отбилась от семьи лесной, маячит среди поляны, обдутая ветрами, без снежной шубы, голая, зябкая. Прилетит на неё ворона, сядет на вершину и, по-старушечьи нахохлившись, задумается. Думает, думает и заорёт на всю округу, но никто ей не откликается, и она смолкает, недовольная жизнью, тягучей зимой, и смотрит на птичник, мечтая о том времени, когда его откроют и можно будет возле кур едой поживиться да подразнить смешного волосатого старичонку — хозяина птичника.

Хозяин этот, дядя Кузя, шагает рядом со мной в подшитых валенках и оступается на узкой, плохо натоптанной дорожке. Он в полушубке, туго-натуго перетянутом солдатским ремнём. Дядя Кузя немного косолапит, и валенки его стоптаны вовнутрь. Лицо у дяди Кузи кругленькое, морщинистое, и потому, должно быть, кажутся огромными усы, подкуренные трубкой. На узенькие, но зоркие глаза его наползла мохнатая рыжая шапка, неизвестно из какого зверя сшитая. Из-под шапки, под стать меху, рыжие вихры наползают и на висках вьются, образуя шикарные бакенбарды, которые вызвали бы зависть у молодых франтов, что ходят с гитарами по улицам городов. Но дяде Кузе эти бакенбарды совсем ни к чему. Тем более, что при всей такой буйной растительности под шапкой у дяди Кузи не растёт ничего — лысина там. И смех и грех: разбрёлся дурной волос где не надо, а голова — как куриное яйцо.

Но деревенские остряки давно уже затупили языки об эту лысину и оставили в покое дядю Кузю. Возраст его уже не тот, чтобы смеяться над ним. Старость на селе всё ещё почитается, да и трудом вечным заслужил дядя Кузя почтение. Он пенсию уже заслужил и покой, но без работы не может. «Засохну, — говорит, — как корень без земли». Вот и прибился к птичнику.

Сыновья и дочери у дяди Кузи разлетелись по свету. Старуха померла в позапрошлом году, и дядя Кузя вовсе на птичник перебрался из пустой, онемелой избы.

В то время птицеферма размещалась в стареньком полуразвалившемся телятнике. Как дядя Кузя ездил в город, требовал, ругался, писал жалобы вплоть до Москвы — долго рассказывать. Своего он таки добился. Колхозные куры теперь живут в довольстве и тепле. Живут и не подозревают, что дядя Кузя из-за них испортил кровь не одному начальнику.

Вот и птицеферма. Дядя Кузя обметает голиком[1] валенки, открывает передо мной дверь.

Служебное помещение, иначе говоря, кормокухня, куда мы вошли, была в середине дома. В кухне горит электричество, стены побелены, по углам стоят бочки и ящики с овсом, картофелем, речной галькой, жжёными костями и мелом. Посредине просторной комнаты широкая плита, а за ней, в углу, кровать, заправленная стёганым одеялом. Рядом с кроватью стол. К ножкам его приколочены тоненькие планки. Приколочены с таким расчётом, чтобы куры могли просовывать головы в щели.

В этом сооружении дремали три курицы. Одна из них бессильно уронила голову. Дядя Кузя тронул её пальцем.

— Ну, как ты тут, болезная? — спросил он и пояснил: — Госпиталь под столом-то. — Старик сокрушённо покачал головой. — Болеет птица, каждую зиму болеет. Нет того корму, что по науке полагается. Придётся мне опять за удочку браться, витамин добывать.

Я с недоумением взглянул на дядю Кузю: при чём тут удочки?