Дядя Ник и варьете

Итак, дядя Ник думал о Париже, Сисси и Рикарло тянуло домой, Дженнингс и Джонсон мечтали встретиться в Лондоне с знакомыми американцами, а мы с Джули были заняты только собой. Понятно, что за всем этим Портсмут и Саутси вообще ни для кого из нас не существовали: мы привычно, автоматически исполняли свои номера и сразу же забывали о зрителях. Дядя Ник вручил мне расписание гастролей в лондонских пригородах: мы начинали 9-го февраля в одном из лучших варьете в «Эмпайре» Финсбери-парка; 16-го — «Эмпайр» в Хэкни, 23-го — в Вуд Грине и так далее. Я снова и снова пробегал глазами незнакомые названия и спрашивал себя, что же принесет мне этот огромный Лондон со своими бесчисленными «Эмпайрами».

8

В самом начале февраля Томми Бимиш уехал на неделю в Брайтон повеселиться с дружками-рестораторами и любителями скачек; он не настаивал, чтобы Джули ехала с ним, и мы получили в подарок целую неделю. Бояться было некого, и мы не разлучались ни днем, ни ночью. Это нас сблизило по-человечески, а не как самца и самку в период течки; еще две недели назад я такой близости и вообразить себе не мог: тогда для нас не существовало ничего, кроме постели. Конечно, я понимал, что я не тот, кто ей нужен, а всего лишь тень человека, который ее бросил; да и она мне была не пара; разве что в постели, но тут-то моя кровь и бурлила; однако теперь у нас появилось время поговорить, особенно когда мы лежали умиротворенные; мы испытывали друг к другу нечто вроде тихой нежности, хотелось поделиться мыслями, о чем-то поспорить, с чем-то согласиться, и мы неминуемо должны были стать ближе друг другу. Мы не любили друг друга, мы были лишь партнерами в любовной одержимости. Правда, в иные минуты, лежа в изнеможении, она зло высмеивала меня за то, что я не тот, кого она все еще любила и с кем могла устроить свою жизнь; да и я порой ощущал вдруг такую опустошенность и грусть, что не мог даже притворяться нежным, а уносился мыслями далеко-далеко. И все-таки чисто по-человечески мы сблизились.

Февраль не очень баловал нас погодой, и уйма времени уходила на переезды в метро или в автобусах и трамваях с затуманенными окнами. Джули, как истая актриса, сорила деньгами и всегда хотела брать такси, а я чаще всего не соглашался, и она дразнила меня «скопидомом». Зато она с удовольствием показывала мне Лондон, хотя гидом была неважным. К тому же она не любила тратить время на музеи и картинные галереи, а мне надоедали постоянные театры, концерты и прочие зрелища. В Лондоне я чувствовал себя серым провинциалом и сперва думал, что она постарается держать меня подальше от своих друзей; но, к моему удивлению, Джули настояла на том, чтобы я со всеми перезнакомился, правда, предварительно заставив меня купить новый костюм, из готовых, но вполне модный. Она хоть и не с первых дней, но перезнакомила меня со всеми и всю вторую и третью педели водила меня на артистические обеды и ужины, так что я наконец взбунтовался. По правде сказать, — о чем я и заявил ей напрямик, — большинство из тех, кого я встречал на этих раутах, не очень-то мне нравились. Старухи и молоденькие актрисы были еще куда ни шло, но что касается прочих, особенно знаменитостей местного значения, то такого скопища пустобрехов и кривляк я просто нигде не встречал. Мне нечего было им сказать и не хотелось их слушать. Джули должна была бы рассердиться, но, как ни странно, этого не произошло, и, по-моему, в душе она бывала рада, когда могла идти одна, не терзаясь сознанием того, что приходится оставлять меня одного. А ревновать мне было нечего: мы слишком часто встречались в ее лондонской квартирке.