Дядя Веня

Войницкий(декламирует). «Отрадно спать, отрадней камнем быть!»… Чушь! Все враки! Все кувырком! Вот вы скажите, тетя Марина, — плохо мы жили? Чего-то нам не хватало? Ложились, как и положено, вечером, просыпались, как и положено, утром. Сначала ели завтрак, а потом уже, заметьте, обедали. Отчего же теперь все сикось-накось запедрючилось? Как это наш знаменитый герр диссидент ухитрился все с ног на голову перевернуть? Почему это мы завтракаем в… (смотрит на руку, где должны быть часы; часов нет.) в… Мишка, который час?

Астров. Пол-третьего.

Войницкий. Пол-третьего! Рехнуться можно! (Оглядывается). Ну… и где он, наш вечный именинник? Прогуливаться изволят? А как же мы, несчастные? На кого покинул? Осиротеем ведь без его премудрых откровений…

Астров. Удивляюсь я на вас, Вениамин Михалыч… Было время — ты в нем души не чаял. Даже дни считал — когда, наконец, Саша приедет? Мне, дураку, все уши прожужжал…

Войницкий. А что ты развесил, туда я и жужжал. И поделом — нефиг нам, дуракам, уши развешивать. Уши надо близко к щекам держать, чтоб лапшу ветром сдувало… (берет гитару, поет) «Возьмемся за уши, друзья, возьмемся за уши, друзья…»

Марина. Ты, Веня, чего — на работу сегодня не ходил?

Войницкий. Болею я, тетя Марина. Душой болею. Мне вон Мишка бюллетень выписал. (поет) «Я сижу на бюлетне, будто муха на плетне…»

Марина. Смотри, выгонят тебя, не приведи Господь. (вздыхает) А и впрямь все кувырком… Всю ночь разговоры, разговоры, все эти чаи-кофеи, хождения эти — с кухни на кухню, с кухни на кухню, туда-сюда. Глаз не сомкнуть. Этой ночью только под утро и заснула. Да разве ж тут поспишь? В пол-пятого, как нарочно, на полную громкость — «аллах-акбар», «аллах-акбар» — друзья наши закадычные, прости Господи…

Астров. Рамадан у них сейчас, теть-Мариночка.

Марина. Да по мне — хоть что — хоть рамадан, хоть драбадан — спать-то надо когда-нибудь? А потом весь день — не поймешь — когда на стол накрывать? Когда убирать? Только скатерть свернешь — застилай сызнова… Балаган…

Астров. Ну и долго это еще продлится? Как они, гости ваши, по Германии своей не соскучились?

Войницкий(мрачно). А кто его знает. На хрена он вообще сюда приперся?

Марина. Веня! Как ты разговариваешь!.. (после паузы) Ну вот что сейчас с завтраком делать? Только разложилась — гулять ушли. Что ж теперь — собирать?

Войницкий. Да вон они идут, тетя Марина. Легки на помине.

Входит Соня, за ней идет Леночка и Серебряков с Телегиным.

Серебряков. Только ступая по этой древней земле, Илюша, приобщаешься того неизбывного духа, который был завещан нам нашими великими предками. Это просто удивительно, какой заряд энергии я тут получаю! Буквально на годы вперед. Скажу без преувеличения, здесь каждый камень… (останавливается и разводит руками, ища нужное слово)

Войницкий. …Ленина знает.

Серебряков(озадаченно). Какого Ленина, Веня? При чем тут Ленин? Или ты опять паясничаешь?

Войницкий. Здесь каждый камень Ленина знает! Слезайте уже с трибуны, герр активист. Или с броневика… уж не знаю, на что вы там в настоящий момент взгромоздились.

Телегин. Опа! Дискуссия возобновляется! Раунд сто девяносто восьмой. В красном углу ринга — практический сионист-поселенец Вениамин Михайлович Войницкий; в левом — борец-теоретик, ныне германско-подданный Але…

Соня(прерывает его). Илья, заткнись, а? Папа, выпьешь чаю?

Серебряков. Спасибо, Сонечка. Я, пожалуй, буду пить чай в комнате. У меня на сегодня намечено уйма работы. Лена, можно тебя на минутку? (уходит с Леночкой. Соня идет за ними)

Марина(кряхтя, встает и начинает ставить на поднос чашку, тарелку и пр.). Ну вот, пожалуйста. В комнате… Отчего нельзя со всеми, за столом? (уходит, унося поднос).

Астров. И в самом деле, Веня, нехорошо. Ну что ты на него накидываешься? Он ведь гость все-таки.

Войницкий. Да бесит меня он, понимаешь ты или нет? Фальшь эта непролазная… «древняя земля»… «великие предки»… фу ты ну ты… Что ж наш сионист-то великий сбежал с этой «древней земли»? И не куда-нибудь, заметь, — в Германию, где, как он выражается, «каждый камень» кровью нашей полит? И не просто сбежал, а еще и живет там на немецкие подачки? Как ему там кусок хлеба в горло лезет? Это ведь не просто кусок хлеба. Они ведь этим куском свои грехи старые выкупают — мол, я тебе, еврею, хлеб, а ты мне, немцу, — индульгенцию. Сожрал? Ну все, теперь мы квиты… Тьфу, пакость!