Дядюшка-флейтист

У него были грустные глаза; голова — всегда набок, что придавало ему умоляющий вид; на шее постоянно намотан большой шарф. Какой он был тихий, безответный, услужливый! С какой готовностью он делал все, что ему приказывала Марья Ивановна: ходил в лавку, убирал посуду, ставил самовары, колол и носил дрова, мыл полы, даже стирал в корыте белье.

Марья Ивановна относилась к нему с обидным пренебрежением, Липа всегда смотрела на дядю со злой, презрительной гримасой. А Николаю Васильевичу так хотелось услужить им. Если Липа собиралась уходить, он стремглав бежал подать ей пальто.

— Чего вы бросаетесь?! Вас не просят! Оставьте! — не глядя на него, говорила девушка, вырывала пальто и отдавала матери:

— Мама, подержите.

Николай Васильевич, сконфуженный, уходил в кухню.

Что бы ни сделал Николай Васильевич, все было не так, все скверно, глупо… То начадил, то грязно вычистил посуду, то не мелко наколол дрова, то порвал, стирая, полотенца… Марья Ивановна каждый вечер пилила мужа: «Да, послал нам Бог наказание в лице твоего братца. Это такой идиот, ни к чему не способный. Только грязь разводит. С ним нужно ангельское терпение… Моего не хватает!»

Петр Васильевич обыкновенно не возражал.

Когда Марья Ивановна бывала в хорошем расположении духа, то шутила с дочерью:

— Смотри, Липочка, твой любимец, «почтенный дядюшка» идет!

— Не говорите мне про него, мама… И без того тоска смертная! — тянула Липа вялым, гнусавым голосом.

— Нет, ты взгляни… Ну, разве он не душка? Ты должна быть к нему почтительна, называть его «милый дядя Коля», должна с ним под ручку гулять!

— Не говорите, мама, не дразните меня, — отвечала Липа и делала вид, что обижается.

— Посмотри, Липочка, — не унималась развеселившаяся Марья Ивановна, — ну чем не кавалер? Головка набок, ногами загребает, руки трясутся, пальто и шляпа самые модные, на шее бантик… Просто душка! Смотри, смотри…

Девушка взглядывала в окно; мать и дочь начинали громко смеяться.

— Вот уродина-то! — говорила Липа, презрительно отворачиваясь.

Наташа тоже взглядывала в окно и не могла понять, чему смеются тетка и сестра, глядя на Николая Васильевича. Он шел по мосткам из лавки и осторожно нес в одной руке чашку с огурцами, а в другой — бутылку квасу… Он, конечно, озяб в своем тонком, холодном пальто; руки его покраснели, грустные глаза слезились. Больно было смотреть, как он держит голову набок, как волочит ногу…

Девочка с изумлением смотрела на хохотавших: она еще не знала, что бессердечные люди часто смеются над бедностью, несчастьем и уродством. Не знала Наташа и того, что по смеху можно понять характер человека и что нет ничего отвратительнее бессмысленного и жестокого смеха.

Марья Ивановна несколько раз выгоняла племянницу из кухни, когда та стояла там, глядя на Николая Васильевича, и порывалась с ним заговорить.

— Не смей ходить в кухню! — кричала тетка. — Чего ты глазеешь на этого идиота? Вот он тебя поколотит! Занятия не можешь себе найти? Чтоб я не видела тебя в кухне! Надоели вы мне оба! Кажется, скоро я выгоню твоего «почтенного дядюшку».

Наташе было жаль его от всего сердца. «Лишь бы не выгнали… Пусть живет в кухне… Бедный! Умрет тогда под забором», — думала девочка.

Музыкальный вечер

Как-то вечером Петровы собрались в гости.

— Наталья, ложись сейчас же, при мне, спать, — приказала Марья Ивановна. Девочка беспрекословно начала раздеваться.

— Николай Васильевич, а вы, смотрите, будьте осторожнее, не вздумайте уйти из дома, — наказала хозяйка, приоткрыв дверь в кухню.

— Будьте покойны, Марья Ивановна, все будет хорошо… Пожалуйста, не тревожьтесь, — отвечал Николай Васильевич.

— Знаю я вас… Разве можно на вас надеяться, — ворчала Марья Ивановна. — Петр Васильевич, внуши-ка построже своему милому братцу, чтобы он тут чего не натворил… Не напился бы… И чтобы уходить не смел, — шептала она мужу.

— Коля, уж ты, пожалуйста… того… сиди дома. Не выпей, храни Бог… Я надеюсь на тебя… — просил Петр Васильевич, войдя в кухню.

— Полно, Петенька… Неужели я такой беспонятливый! Вы на меня ребенка оставляете… Разве у меня совести нет? Ты не беспокойся и не думай худого… — серьезно возражал Николай Васильевич.

Марья Ивановна потушила в гостиной огонь; все ушли. Наташе было еще рано спать; она долго ворочалась на диване, принималась мечтать, как она будет большая, и, наконец, стала задремывать. Вдруг сквозь дремоту ее поразили какие-то звуки — нежные, жалобные, дрожащие; казалось, они доносились из кухни.

Девочка приподнялась и села на диване. Звуки затихли. Что это было? Вот опять! Как жалобно, как хорошо кто-то играет! Да, замирающая, тихая музыка несется из кухни. Непреодолимое любопытство овладело Наташей. Она встала, проворно оделась, крадучись в темноте, неслышными шагами пробралась к дверям кухни, остановилась у щелки и замерла.