Дягимай

А королевская карета все неслась и неслась… Как во сне, увиденном когда-то в детстве, как в волшебной сказке, которую они сейчас сами для себя придумали. Дома и деревья тонули в таинственном осеннем тумане, в котором, словно какие-то заколдованные гномы (или схожие с ними рыбы на дне морском), мелькали люди. Бесцветные, тусклые, как и всё вокруг в тот незабываемый полдень, как бы предназначенный самой судьбой для их счастья. Как сказочные боги, колесили они вдвоем по устланному золотой чешуей морскому дну, а гномы-рыбы оборачивались и удивленными взглядами провожали их, диковинных пришельцев из другого мира. «Я боюсь, что проснусь», — шептала Юргита, лихорадочно сжимая руку Даниелюса. «Успокойся, милая, — шепотом отвечал он, склонившись над ней. — Нас усыпили, и этот сон называется счастьем. И разбудить нас может только смерть. Но мы с тобой никогда не умрем, потому что мы боги». Это она могла повторить вместо брачной клятвы в загсе той женщине, матери четырех детей с благородным лицом мадонны, на котором, словно в зеркале, отражались чужая радость и печаль, той женщине, которая руководила их бракосочетанием. Но в тот торжественный миг любые слова казались мелкими и никак не могли выразить их чувств. Поэтому она только улыбалась, глядя сверкающими глазами на Даниелюса, который тоже улыбался и в растерянном взгляде которого можно было угадать отчаянное желание сказать что-то возвышенное. Она готова была поклясться, что в жизни не видела более красивого мужчины, чем он. Такого близкого, умного, благородного, понимающего ее с полуслова, готового сделать для нее все что угодно. Модно причесанные волосы с проседью очень молодили его лицо, кое-где изрезанное морщинами, которые тоже не старили, а придавали достоинство и одухотворенность. Влажные от тумана щеки высохли, но на густых бровях еще посверкивали капельки. Охваченная неожиданной нежностью, Юргита привстала на цыпочки и прикоснулась к ним губами. Мать четырех детей с лицом мадонны растрогалась до слез, хотя за время своей службы в загсе видела не одну счастливую пару.

А через несколько дней неожиданно выпал снег. Они стояли у гостиничного окна и смотрели на белую сказку точно так же, как тогда, когда познакомились, и перед взором каждого проносилось безгрешное детство. Студеные зимние вечера, весело потрескивающие в печи поленья, бабушкины сказки, вороны, каркающие на заснеженных большаках. «Сколько надо было пройти и сколько надо было выстрадать в одиночестве, пока мы нашли друг друга…»

……………………………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………………………

Малдейкис что-то говорил.

Юргита медленно открыла глаза.

— Вы меня совершенно игнорируете, дорогая Гита, — услышала она его голос, не сразу смекнув, что машина стоит у крошечного домика, построенного в готическом стиле и окруженного заиндевелыми яблонями.

— Что случилось? — забеспокоилась Юргита.

— Что-то с двигателем, не везет, — почти весело ответил Малдейкис, открывая дверцы. — Одно счастье, что мы застряли недалеко от коллективных садов. У одного моего приятеля здесь шикарный домик. Я знаю, Гита, куда он прячет ключ. Разведем с вами огонь и до утра потягаемся со стужей. Романтично, правда?

— Очень… — досадливо бросила Юргита, раскусив его хитрость. Она хотела отчитать Малдейкиса и потребовать, чтобы он больше не ловчил, завел мотор и ехал дальше, но почему-то побоялась показаться смешной и банальной. — И вы в поисках этой романтики отъехали километров пятнадцать в сторону?

— Да, виноват. Признаюсь. — Малдейкис снова захлопнул дверцы и откинулся на сиденье. — Противная дорога. Устал. А до Епушотаса еще километров двадцать. Противная дорога — это еще полбеды. Но вот прелестная женщина, которая хотя и рядом, но абсолютно равнодушна к тебе… Чертовы нервы, раздерганы до крайности, понимаете? Сам дивлюсь, как очутился у этого забора. Видно, не я вел машину, а леший.

Юргита рассмеялась:

— Вы выбрали себе профессию не по призванию, товарищ Аполинарас… Может, не поздно еще испытать свои силы на сцене какого-нибудь народного театра?

— Так что будем делать, Гита? — спросил Малдейкис, беспомощно развалившись на сиденье. — Передохнем в этом домике на курьих ножках, как рекомендуют в таких случаях правила дорожного движения, или, плюнув на смертельную усталость, двинемся вперед, хотя авария почти обеспечена?

— Может, рискнем.

— Вы храбрая женщина, — тяжело вздохнул Аполинарас и повернул ключ стартера. Раз, другой. Но мотор только чихнул и замолк. Попутчик Юргиты еще раз попробовал включить зажигание, но, ничего не добившись, вылез из машины и, откинув капот, принялся копаться в моторе. — Черт побери, неужели беду накликал? — сказал он, сев за руль. И в самом деле, сколько он ни поворачивал ключ стартера, двигатель не издал ни звука.

— Да не мучайтесь, — насмешливо произнесла Юргита.

— Не верите? — Малдейкис сидел расстроенный, вперив бессмысленный взгляд в дорогу, видневшуюся сквозь переднее стекло и тускло освещенную подфарниками. — Ах! И чего эта любовь не выделывает с человеком!

Юргита вызывающе расхохоталась.