Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

Однако было бы непростительной ошибкой полагать, что Бальзак служил этаким конвейером, заваливающим печатный станок потоками пухлых рукописей. Примерно с начала 30-х он трудился над текстами более чем пристрастно: держал по 11–12 (Цвейг настаивает на 15–16) корректур КАЖДОГО листа. Оноре правил и переделывал, переделывал и правил, и правил снова и снова. Верже (издатель) вспоминал: «Между каждыми двумя фразами втискивается новая, между каждыми двумя словами новое слово, так что строка превращается в страницу, страница в главу, а то и в целую четверть, треть тома». Среди типографских рабочих ходила шутка: тот, кому удастся отпечатать больше одной бальзаковской страницы подряд — уже герой труда.

Мечтая «встать во главе европейской литературы» и «задвинуть» на задние полки «Байрона, Скотта, Гете и Гофмана», он рассчитывал прожить хотя бы до шестидесяти и сотворить 140 (варианты: 143 и даже 150) романов. Судьба распорядилась иначе и отвела титану лишь 51 год — ровно столько же, сколько прожил и его чудаковатый отец. План не был выполнен: времени и сил хватило ВСЕГО на 93 (или 95, или 97 — кто ведь как считает) книги.

Умирал первый председатель им же созданного Общества литераторов практически оглохшим и ослепшим. При этом пытался вымолить у доктора хотя бы еще полгода. Поняв, что клянчит напрасно, просил хотя бы шесть дней: «…и я намечу в общих чертах то, что мне оставалось сделать; мои друзья поставят все точки над i… Я вырву все неудавшиеся страницы и отмечу лучшие… Я могу сделать бессмертным созданный мною мир. Я отдохну на седьмой день…» — Бог… Он чувствовал себя богом.

Вместе с Францией уход Оноре оплакивали без малого три тысячи порожденных им персонажей. Прощальную речь над гробом произнес не попавший в список назначенных к задвиганию Гюго…

Одним из первых в ряду достойных последователей трудоголика-Бальзака смело назовем Джека ЛОНДОНА, применительно к которому олешинское «Ни дня без строчки» звучит без натяжки. Не было дня, чтобы он не просиживал за машинкой (либо книгами, либо за машинкой и книгами) по шестнадцати часов. А чувствуя, что дюжит, работал по девятнадцать часов в сутки. Ежедневно. Все семь дней в неделю. Из этого режима его могла выбить лишь тяжелая болезнь (как, например, во время кругосветки на «Снарке»).

Разумеется, такая самоотверженность — как и в случае Бальзака — была прежде прочего результатом полунищего детства. В борьбе за лишнюю пару долларов (читай — за физическое выживание — свое и семьи) прошли отрочество, юность и половина молодости Джека (тогда еще Джона). И получив за первый рассказ сорок долларов, он понял, что отыскал-таки золотую жилу. Но кто-кто, а этот старатель слишком хорошо знал: обогащает не сама жила, а воля добытчика намыть из нее побольше драгоценного песку. И он изобрел знаменитое правило «тысячи строк» и приговорил себя к его пожизненному исполнению: «Я мерно двигаю свой роман по тысяче строк в день, и нарушить мой график может разве что трубный глас, зовущий на страшный суд».

И жила, день за днем кропотливо разрабатываемая Лондоном, дала ему всё, о чем только мог мечтать полуголодный мальчишка — завидное богатство, мировую известность, возможность заниматься лишь тем, чего хочет.

Рассуждения о пирровой победе писателя над своим прошлым — тема особая и весьма щекотливая. Так или иначе, за минуту до смерти у него было всё. Не было только сына, о котором Джек мечтал всю жизнь…

В борьбе за место под солнцем родился и сказочник АНДЕРСЕН. То есть, писал-то он с детства, но к литературе это никакого отношения не имело — Ханс элементарно графоманил. В 17 ему посчастливилось издать сборничек под названием «Юношеские пробы». Еще через семь лет его пьеса «Любовь на башне Святого Николая, или Что скажет партер» была даже поставлена, и не где-нибудь — на сцене Датского Королевского театра. А сказки — сказки появились лишь после пары романов, практически не оставивших следа. Ряд исследователей дивились плодовитости Андерсена: когда этот непоседа вообще успевал творить — с учетом-то его бесконечных разъездов и вечных недомоганий? Да очень просто: жизнь Андерсена-писателя представляла собой сплошную череду вдохновений и упадков. Всякий новый замысел «появлялся у него в голове» лишь вослед «нервности и беспокойству», и тогда он лихорадочно хватался за перо и моментально облачал идею в идеальную форму.

Великолепный «Соловей» был написан за сутки. Иногда сказки шли одна за другой. Но продолжалось это недолго. А потом наваливались усталость и лень. Этим, видимо, и объясняется то, что большинство его шедевров, тянущих по психологической глубине и сюжетным перспективам на полноценные романы («Иб и Кристиночка», «Снежная королева» и мн. др.), развернулись в — максимум — повести…