– Я тут ищу сестру Пол, – пробормотал он.
– Как ее зовут?
– Пол, – сказал Пиджак. Он навалился на стойку для опоры. Голова раскалывалась от боли – это было необычно. Еще он выбился из сил – тоже необычно. Он не брал в рот ни капли с тех пор, как поговорил с Хетти четырнадцать часов назад – хотя казалось, что четырнадцать лет. Эффект воздержания был огромным. Он ослабел и не находил себе места, мучился животом и трясся, словно падал в кошмаре с утеса и завис в воздухе, все кувыркался и кувыркался – никакого дна, только падение вверх тормашками. Он пришел сюда сразу от Димса и Сосиски в больнице и не мог вспомнить, ни что им говорил, ни даже как добрался. Дом престарелых находился в пятнадцати кварталах от больницы, в близлежащем Боро-Парке. Обычно такое расстояние Пиджак преодолевал не моргнув и глазом. Но на сей раз пришлось несколько раз останавливаться – и чтобы отдохнуть, и чтобы спросить дорогу. В последний раз он спросил, стоя прямо перед нужным местом, причем белого мужчину, который просто показал Пиджаку за плечо, ругнулся под нос и ушел. Теперь же за стойкой перед ним предстала белая девушка с точно таким же выражением лица, как у сотрудников офиса соцслужбы в центре Бруклина, куда он ходил по поводу пенсии покойной жены. Тот же вид, раздраженные вопросы, нетерпение, требования документов со странными названиями, которых он в жизни не слышал, в окошко суют формы с заголовками, какие он не мог ни прочитать, ни понять; формы заявок, где требовались списки, даты рождения и еще больше бумажек, а отдельные формы требовали заполнить другие формы, и все казалось таким сложным, что могли бы уж сразу печатать на греческом, и весь сонм названий, стоило клеркам их произнести, растворялся в воздухе. Пиджак начисто забывал, что такое «Формальный список мест работы в течение жизни», как только эти слова слетали с губ клерка, а также куда с этим идти и зачем оно нужно, а значит, когда он выходил из дверей соцслужбы, на ходу бросая бумажки в урну, то был настолько обескуражен, что изо всех сил старался забыть произошедшее, а значит, все равно что и не приходил.
Сейчас он как будто снова оказался там.
– Это имя или фамилия? – уточнила Марджори за стойкой.
– Сестра Пол? Это имя.
– Разве это не мужское имя?
– Это не он. Это она.
Марджори усмехнулась.
– Женщина по имени Пол.
– Ну, никакого другого ее имени я в свое время не знал.
Марджори быстро пробежалась по списку имен на стойке.
– Здесь нет женщины по имени Пол.
– Я уверен, что она здесь. Пол. Сестра Пол.
– Во-первых, сэр, как я уже сказала, это мужское имя.
Пиджак, обливаясь потом, чувствовал слабость и раздражение. Он оглянулся через плечо и заметил на посту около двери беловолосого охранника. Охранник сложил газету. Второй раз Пиджака посетило необычное чувство: гнев, снова пересиленный страхом и уже вполне обычным ощущением полного непонимания и беспомощности. Ему не нравилось удаляться от Коз-Хаусес. Здесь, в Нью-Йорке, могло случиться что угодно.
Он повернулся обратно к Марджори.
– Мисс, на свете бывают женщины с мужскими именами.
– Да что вы, – сказала она, и ее усмешка стала шире.
– В прошлую среду сам видел, как женщина с мужским именем взяла на мушку трех мужиков. Одного насмерть убила, ей-богу. Вот
Марджори подняла взгляд и увидела, как к ним подходит охранник Мэл.
– Что-нибудь случилось? – спросил он.
Пиджак увидел охранника и понял свою ошибку. Вот сейчас белые начнут подсчитывать пальцы на руках да ногах. В голове колотило так, что перед глазами плавали пятна. Он обратился к охраннику.
– Я пришел к сестре Пол, – сказал он. – Она из церкви.
– Откуда?
– Я не знаю, где ее родина.
– Родина? Она американка?
– А как же!
– Откуда вы ее знаете?
– А откуда люди друг друга знают? Где-то встречаются. Она из церкви.
– Какой церкви?
– Церковь Пять Концов. Я там дьякон.
– Вот как?
Пиджак терял терпение.
– Она каждую неделю шлет туда деньги в письмах! Кто станет слать письма каждую неделю? Даже счета за электричество не приходят каждую неделю!
Охранник посмотрел на него задумчиво.
– Сколько именно денег? – спросил он.
Пиджак чувствовал, как его гнев обрастает новыми, оголенными, ледяными гранями, каких он никогда еще не чувствовал. Он разговаривал с белым так, как не говорил с белыми ни разу за всю свою жизнь.