Дьякон Кинг-Конг

Он выкинул эту мысль из головы, когда заметил, что Губернатор следит за ним с легкой улыбочкой на морщинистом лице. Весь день они провели вместе. Старик был радушен. Принял Элефанти как закадычного друга. Лавка бейглов находилась всего в паре кварталов от дома, и, несмотря на хрип в груди и слабое здоровье, Губернатор настоял на том, чтобы туда сходить. С гордостью показал Элефанти все предприятие: большой ресторанный зал, витрины, множество покупателей. Показал гараж сзади, где стояли два грузовика доставки, и, наконец, оставшуюся напоследок кухню, где как раз заканчивали работу два пуэрто-риканских повара. «Начинаем мы в два ночи, – объяснял Губернатор. – К четырем тридцати бейглы уже расходятся с пылу с жару. К девяти мы продаем восемьсот бейглов. В день иногда доходит до пары тысяч, – гордо сказал он. – Не только у нас. Мы развозим по кафе во всем Бронксе».

Элефанти впечатлился. Не пекарня, а целая фабрика. Но теперь оба вернулись в двухквартирный дом Губернатора – в верхнюю квартиру, где жил он, пока прелестная дочурка жила в своей квартире ниже, – и Элефанти был готов к серьезному разговору. Один взгляд на дочь открыл ему все, что требовалось знать: если Губернатор и говорит начистоту, толкового плана у него нет.

– Дело, конечно, не мое, – сказал Элефанти, – но твоя дочь что-нибудь знает о… том, ради чего я пришел?

– Иисусе Христе, нет, конечно.

– А зятя у тебя нет?

Губернатор пожал плечами.

– Молодежь нынче живет как хочет, что я в этом понимаю. В былые деньки ирландское поверье гласило, что морские котики на пляжах Ирландии – на самом деле молодые принцы в самом соку, которые вышли из своей шкуры, чтобы стать котиками и жениться на прекрасных русалках. По-моему, она дожидается морского котика.

Элефанти промолчал.

Губернатор вдруг как будто обессилел и обмяк на спинке дивана, закинул голову к потолку.

– Сына у меня нет. Она моя наследница, единственная. Если я ей все расскажу, ума она не лишится, но в деле только напортачит. Не хочу, чтобы она участвовала.

Старик казался неунывающим человеком, но по тону этих слов Элефанти понял, что сейчас открыты все возможности взять дело в свои руки и выгадать себе цену получше – если байка старика вообще чего-то стоит. Губернатор выдохся. Небольшая прогулка до пекарни и экскурсия оставили его без сил.

– Я малость уморился, отдохну на диване, – сказал он. – Но говорить еще могу. Можно начинать.

– Хорошо, потому что я толком не знаю, что ты продаешь.

– Сейчас узнаешь.

– Ну так говори. Это твой праздник. Я уже поспрашивал. Остались приятели папаши, которые тебя помнят. Мать говорит, он тебе доверял, и вы действительно общались. Так что я выяснил, что ты свой. Но у тебя тут отличное предприятие. Это не пекарня. А целая фабрика. Чистое дело. Приносит доход. Зачем подставляться и валять дурака, если уже сейчас считаешь хорошие гинеи? Сколько еще денег тебе нужно?

Губернатор улыбнулся, потом снова закашлялся, достал платок и сплюнул в него. Элефанти видел: сплюнул Губернатор столько, что придется сложить платок пополам, чтобы пользоваться им дальше. «Этот ирландский пайсан[34], – подумал он, – не мощнее, чем выставляется».

Вместо ответа на вопрос старик снова откинул голову на спинку и сказал:

– Этот домик и пекарню я приобрел в сорок седьмом. Ну, вернее, пекарню приобрела жена. Я в том году сидел в тюрьме с твоим отцом. Вот как она нам досталась. Я отложил деньжат. Как они мне перепали, не суть, но сумма была круглая. Пока я мотал срок, оплошал и сказал жене, где они лежат. Однажды она меня навещает и говорит: «Знаешь что? Помнишь ту старую еврейскую пару с пекарней на Гран-Конкорсе? Они продали ее мне задешево. Хотели побыстрее сбыть с рук». Сказала, дескать, не смогла дозвониться до меня, чтобы спросить разрешения. Просто взяла и согласилась. Купила все чертово здание с потрохами. На мою заначку.

Он улыбнулся воспоминанию.

– Рассказала мне об этом в зале для посетителей. Уж я ей устроил. Так вспылил, что охранникам пришлось меня заковать, чтоб я ей шею не свернул. Прошло несколько недель, прежде чем она мне хотя бы написала. А что мне оставалось? Я сижу в каталажке. Она просаживает все наши деньги до пенни – на бейглы. Я был потрясен. Зол как черт.

Он с тоскливым видом уставился в потолок.

– А твоему отцу смешно было. Сказал: «Это разве деньги на ветер?» Я ему: «А мне почем знать? Там сплошь ниггеры и итальяшки».

Он мне: «Они тоже едят бейглы. Напиши жене и извинись».

Я написал, видит бог, и она меня простила. И я по сей день благодарю ее за то, что она купила это место. Благодарил бы. Будь она здесь.

– Когда она скончалась?

– А, уже… я и со счета сбился. – Он вздохнул, потом тихо затянул:

Двадцать лет растем,
Двадцать лет цветем,
Двадцать угасаем,
Двадцать умираем.

Элефанти заметил, что смягчился, – смягчилась та внутренняя частичка, которую он никогда не показывал миру, которая ослабла, когда вошла со шваброй дочь старика.

– Значит, после этого у тебя осталась чистая совесть? Или только дурные воспоминания?