Диалектика русского этноса, или в поисках русского генофонда

«Сложилась парадоксальная ситуация, — итожат авторы. — Славянская колонизация Русской равнины — неоспоримый факт. Но в антропологии русского населения улавливаются главным образом черты самых разных субстратных групп дославянского населения» (47–48).

Но кто же тогда с финнами перемешивался, если не шедшие с запада славяне? Как это все может быть, и о чем это говорит?

Если рассуждать логически — говорит это только об одном: внешне древние славяне не отличались от древних финнов и вообще «дославян» в зоне смешения — от таких же прямых потомков кроманьонца, как они сами. Хотя генетические, а скорее всего, и языковые отличия уже накопились за несколько тысяч лет дивергенции, но не настолько, чтобы они не могли общаться и понимать друг друга.

Как известно, финны — чемпионы гетерогенности среди европеоидов, их популяции генетически далеко разнесены друг от друга. Возможно, именно те популяции древних финнов, что оказались на пути миграции летописных племен, были очень сходны с древними славянами. Которых сегодня по этой причине антропологи склонны принимать за финнов, хотя генетики в них подозревают, все же, славян. С тех пор прошло еще полторы тысячи лет; антропологические отличия финских популяций, избежавших ассимиляции, вполне могли концентрироваться и закрепиться за такой срок. Сегодняшнего финна антрополог, возможно, отличит от славянина с первого взгляда; но так ли было в VI–VIII, а тем более в I–V веках нашей эры?

Есть и другое соображение. Как известно, было время, когда славяне занимали чуть ли не всю Центральную и значительную часть Южной Европы, их граница расселения проходила у нынешней Дании и Гамбурга с одной стороны и у Византии с другой. Но это вовсе не значит, что эпицентр славянского этногенеза находился некогда там же. Каким был жизненный путь протофиннов и протославян со времени распада ностратической протообщины на т. н. индоевропейские народы? И где происходил сам распад? Возможно, этногенез тех и других происходил примерно в том же месте и примерно в то же время. В ходе этого славяне по-братски смешивались с финнами, ибо память об общем прошлом еще жила, а радикальные различия в облике и языке еще не накопились. Однако их смешение на Восточно-Европейской равнине приводило не к появлению нового вида (этноса), а к широкомасштабной реверсии вида исходного: к реверсии кроманьонского (европеоидного, ностратического) типа, говорившего на более прогрессивном, развитом — славянском — языке[49].

Вот почему я бы не стал так уж настаивать, как это делают Балановские, что смешение с финскими популяциями говорит об их конституирующей роли в формировании русского генофонда (162). Так, как если бы финны и славяне были в то время уже до конца отдельными, обособившимися этносами — субъектами истории. Но ведь это смешение может быть просто свидетельством общности происхождения и дальнейшей совместной судьбы. Возможно, дивергенция не зашла еще слишком далеко, славяне и финны просто не успели очень уж разойтись даже генетически, а тем более антропологически. И обоюдными усилиями возвращали былое родство.

Если же в эпоху славянской колонизации славяне и финны антропологически мало отличались друг от друга, признать финнов за решающий фактор в складывании «среднерусского» антропологического портрета не представляется возможным.

К сожалению, книга Балановских не содержит материалов, могущих подтвердить или опровергнуть эту гипотезу. Ни генетический, ни антропологический портрет славянина VI–VIII вв., ни генетический, ни антропологический портрет финна того же времени в книге не содержится. Нет и точного ответа, кто и где жил на Русской равнине до эпохи колонизаторства летописных восточнославянских племен. И не были ли эти «дославяне» на самом деле славянами, только другими.

3. С полной ясностью и определенностью Балановские пришли к выводу, что микшированность с финнами — есть только русская, но не восточнославянская в целом участь. Ни белорусы, ни украинцы ни в чем таком не замечены.

Авторы ставили задачу прямо: «Важно понять: близки ли все эти популяции (финские. — А.С.) именно к русскому генофонду или же к широкому кругу восточнославянских популяций? Иными словами: кроется ли секрет этого сходства в этнической истории русского народа или же в экспансии восточных славян в целом, а возможно и в “исходном”, до экспансии, сходстве славянского и финно-угорского генофондов?»

Для ответа на этот вопрос Балановские провели анализ близости «восточноевропейского»[50] (именно: финского) генофонда к белорусам и украинцам, составили соответствующие карты. И так обосновали свой вывод: